Встал царевич, следом бояре поднялись, Воибуда туча тучей, но молчит, приговора ждёт. Царевич Гостяте кивнул, а уж тот и провозгласил:
— Никто в нашем царстве-государстве лучше матушки-царицы заморские пляски исполнять не умел, а красна девица Емилия не хуже справилась. Нарекается она посему царской избранницей!
Взял царевич Милю под локоток и повёл на запретный двор к дубу заповедному — о судьбе и о счастье спрашивать.
Только вот странность какая. Смотрит он вроде ласково, а вроде и равнодушно, горячей ладонью руки касается — а пожара в крови нет. Бурундучок с плеча его глазками-бусинками поблёскивает, носиком чутким дрожит, будто что-то сказать хочет, да не умеет.
10.
Подошли они к дубу, кряжистому, раскидистому, с дуплом на уровне глаз, такого размера, что руку просунуть можно, а голову нет. Сделал царевич Миле знак на месте стоять, а сам повернулся и к озерцу направился, что поодаль блестело. Да какой там направился, поскакал вприпрыжку, будто школьник с урока скучного! Навстречу царевичу бочонок с Ярилкой — шествует да не таится.
Постой! Так это, может, и не озерцо. Может, это тот самый пруд дальним концом дуги к запретному двору примыкает?
Что же получается: из открытой части сада в закрытую можно по воде безо всяких уловок попасть? Хитрый щук, стало быть, преспокойно к берегу подплыл, а кадушка его зачерпнула и на сушу вынесла. Вот почему он настаивал, чтобы в царском пруду сидеть!
— Я тебе верила! — рассердилась Миля. — А ты меня обманул!
Щук наружу длинный нос выставил:
— В чём же, Эмилюшка? Я тебя к дубу привёл? Привёл! Тайну твою сберёг? Сберёг! С чарами щучьими малость промашка вышла, ну да всё к лучшему обернулось. Очень кстати тебе возможность выпала в себя поверить. Показать, на что способна, безо всякого чародейства. Сейчас Акусилая вызовем, выспросим у него, что требуется, и отправишься ты домой с попутным ветром...
— А этот — что? — Миля в спину царевичу кивнула. — Он же тебя видел, сейчас всем расскажет.
— Немой-то?
— Ну напишет!
— Не напишет.
— Почему это?
— А не умеет он. Ни писать, ни читать.
— Не может быть! — ахнула Миля.
И сама не поняла, что больше её потрясло — что в государстве, где даже коты книги читают, наследник трона грамоте не обучен, или этого самого наследника непотребное поведение.
Царевич-то, к пруду приблизившись, с шага да попрыгушек на бег перешёл и одежду с себя начал сбрасывать. Скинул сперва кафтан, потом рубаху вышитую, которая Миле с таким трудом далась. На ходу, по одному, стащил с ног сапоги. А следом — батюшки! — и от портов избавился.
Нет, оно понятно: древность сказочная, нравы простые, обычаи чудные... Но чтоб у избранницы своей на виду, а главное — повернувшись к ней спиной! После этакой выходки не осталось у Мили слов — одни междометия да точки непечатные.
А царевич от нарядов дорогих освободился и в чём матушка-царица родила с разгону в пруд сиганул, только брызги полетели.
Ярилка из бочки Милю поддразнивает:
— Что, царевичей голых не видала? Ишь, залюбовалась! Ладно-ладно, не красней. Лучше вели, чтоб на царской кухне икра в чашу серебряную навалилась да у ног твоих очутилась. Этот гурман хвостатый, видишь ли, только с серебра кушает. Спасибо, не с золота... Да поскорей давай, пока бояре не нагрянули.
— Какой икры — чёрной или красной?
— Что ты! — фыркнул щук. — Такую простоту ирод этот не ест. Ему дорогую икорку подавай, заморскую...
— Кабачковую, что ли? — прыснула Миля.
— Баклажанную...
— Он что, веган?
— Да какой веган! Зажрался просто.
Баклажанную так баклажанную.
Вызвала Миля щучьим велением чашу с икрой. Приплыла не чаша — корыто целое, да не простое, а драгоценное. Чернёными узорами украшено, лалами и яхонтами усеяно, не иначе из царского набора. А икры в нём — до краёв, слону наесться хватит.
От запаха съестного у Мили живот подвело. Это бояре, пока пляски невест созерцать изволили, успели наесться-напиться, у неё же со вчерашнего дня крошки во рту не водилось. А и нынешний денёк уж к закату клонится, краски багряные над садом разливает.
Проглотила Миля слюнки, глянула на икру в чаше, на дупло покосилась:
— Не подавится?
— Ещё добавки попросит.
Щук плавники в бока упёр да как свистнет вдруг молодецким посвистом, да как крикнет задорным криком:
— Эй ты, гой-еси, твоё котейшество! Хватит спать, лодырь мохнатый, вылезай! Дело есть!
Зашуршал дуб изнутри, заскрипел, закряхтел, и выбрался из дупла серый кот. Вроде и не толстый, но вальяжный, холёный — шерсть блестит, волосок к волоску, взгляд презрительный.
— Чего развопился? — отвечает гнусавым баском. — Вот он я! Только приляжешь отдохнуть после трудов праведных, являются тут…
Глянул на щука и — хохотать:
— Ой умора, ой не могу... Всё надеешься, болезный? На желание заветное уповаешь? Давно бы под корягой какой-нибудь гнездо себе свил, щуку с щучатами завёл...
Ярилка глазом на него сверкнул, насупился:
— Про это мы с тобой позже поговорим. А пока надо девице пособить. Не из наших она, видишь ли, краёв, не из тутошних, знаешь ли, времён...
— Вижу. Знаю. Помочь не могу.
— Ты давай не кочевряжься, — щук суровости в голос подпустил. — Я тебя по чести прошу. Прими угощение, окажи милость...
Кот из дупла на землю соскочил — длинный, жилистый, долговязый. Вокруг чаши с икрой обошёл, лапой дрыгнул.
— Надоела мне трава всякая. Чай, не корова я, а кот. Хищник, чтоб ты знал. И как хищника меня нынче рыба свежая интересует.
Встал он на задние лапы, передними за край бочонка уцепился, внутрь заглянул, облизнулся и причмокнул. Демонстративно. Ярилка в ответ пастью зубастой клацнул, чуть нос наглецу не отхватил.
Кот с испугу полетел кубарем. Поднялся на лапы, для успокоения нервов грудку себе пару раз лизнул. Только видно, что ничегошеньки он не успокоился.
— А вот это ты зря, — шипит. — Вот теперь я точнёхонько знаю, чего хочу. Вижу, можно сказать, с кристальной ясностью. Мяса щучьего!
Взвился обратно на дуб, но в дупло не полез, на суку устроился.
— Значит так, красавица, — это он к Миле обратился. — Коли хочется тебе восвояси, изволь подать мне этого скомороха чешуйчатого тушёным в сметанке, да с укропчиком, да с перчиком. А что! Меня, может, на простую пищу потянуло...
— Ладно-ладно, Акусилай свет Котофеевич. Ну, погорячился я, прощения прошу, — тон у Ярилки и впрямь виноватый сделался, Миля своим ушам не поверила. — Ты, главное, в книгу загляни, а наши с тобой разногласия мы после уладим.
Фыркнул кот презрительно:
— Ты, жабродых, помалкивай, у тебя права голоса теперь нетути. Я к подружке твоей обращаюсь. Давай, девка, желай, что велено!
Миля не выдержала:
— По щучьему веленью, по моему хотенью, а подать сюда веник! Вот я тебя сейчас, мурло! Не хочешь икры? Не надо! Будешь голодным сидеть, пока не поумнеешь. Или иди мышей лови! У нас дома Маркиз был, такой же привереда. Поголодал три дня, сразу вискас полюбил!
Кот от Милиного веника на сук повыше перебрался, клыки оскалил:
— Всё, красавица, попала ты, так попала! Застрянешь в нашем мире до скончания времён. В книгу я для тебя заглядывать не стану, хоть всех щук мира мне на блюде с каймой поднести... Ой, больно!
Это царевичев бурундучок! Не пошёл с хозяином купаться, схоронился под дубом, а теперь на ветку вскарабкался и цап кота зубками за хвост.
Стряхнул кот кусаку, в дупло юркнул. Бурундучок — следом. И что там между ними было, неизвестно, потому что время у Мили и Ярилки вышло.
11.
Пока они с котом препирались, набежали с кухни повара да кухарки. Видели они, как чаша с икрой по воздуху улетает, и ловить кинулись. Это им ещё со стражей у ворот в запретный двор объясняться пришлось, а то бы раньше нагрянули.
И бояре во главе с Воибудой не заставили себя ждать. И невесты под водительством Жиронежки заявились.
