Красивая, — вздохнул Михаил.
— Красивая. Сегодня рассмотрел, наконец.
— Почему сегодня? Ты же вчера сознания не терял, в беспамятстве не лежал, неужто не разглядел?
— Не до того было. За тебя переживал. Да и одета она была, как девка-чернавка, я не рассматривал! Только когда болт из плеча тащили, а она руку держала, рассмотрел, что сарафан простой, из домотканной пряжи, а рубаха под ним шелковая, жемчугом шитая. Видно, прячет бабка девицу, переодевает, но простое, грубое полотно она на теле носить непривычная, вот, шелк и надевает. Издалека не разберешь! Да и с ухватом здорово управляется. Вот за прислугу и принял.
— Надо же, здорово ты вымотался вчера, раз девицу не разглядел. Маменька жаловалась, что ты всех ее сенных девушек перебрал, ни одной не пропустил!
— Так поэтому и знал все ее замыслы. Твой отец, через моего брата, Симеона, что при нем состоит, весть мне передал, что бы я за Марфой, матерью твоей приглядывал, пока его нет. Предупреждал, что характер у нее властный, как бы в дела государственные вмешиваться не стала, да его вызволению из плена не мешала. Извини, тебе не сказал. Меня же к тебе по его воле приставили, что бы персона мужского пола была, но незаметная, кто отрока моложе 20 лет заподозрит!
— Надо же, не знал! Думал, маменька. Она все вокруг меня по своей воле держать пыталась!
— Поэтому отец твой и всполошился. Знал, что ты можешь быть избран. Его избрать не могли, инок, но понадеялись, что он тебе помогать будет. Вот так-то. Я то вначале думал, прости, что ты вообще тряпка безвольная, в руках маменьки своей. А родня у нее многочисленная, до власти жадная. Салтыковы одни чего стоят! Тебя бы венчали на царство, а коли управлять тобой не вышло бы, то уморили бы, и вот, уже они родственники царя последнего, тоже избраны могут быть. Твоя матушка тоже их остерегалась, Борису Салтыкову много власти не давала, держала от тебя подальше. А я подозрений не вызывал, просто отрок роду хорошего, а то, что инок Симеон, что при Филарете состоит из роду Муромских, брат мой родной, так это многим не ведано. А он мне писал как Сергий, мирским именем прикрывался, вот и считали, что брат родной пишет. Тебе всего не рассказал, прости. Ты натура открытая, в пылу высказал бы все Борису, и не получилось бы интригу тайно вести.
— Миша, я не обижаюсь, да и прав ты, глупо иногда я себя вел, да и образования почти никакого. О большом мире узнавать начал только из рассказов твоих! Но ты-то всего на два года меня старше, а так знаешь много!
— Последний я у отца. Впереди семеро. Он и Устюжен мне с трудом выскреб, в наследство. Меня с детства к службе государевой готовили, учить годков с трех начали. Отец мечтал в посольский приказ на службу пристроить. Я тебе не говорил, но я и латынь знаю, и греческий, и на трех иных языках говорю — на Франкском, Немецком и Аглицком. Когда Иоанн Грозный к Аглицкой королеве сватался, ему мой учитель письмо писал! Так что, если к какой принцессе свататься станешь, зови, сочиню. С чувством, что бы пленилась и согласилась!
— Не думаю, что получится. Страна в руинах, казаки бунтуют, кто в такое государство царицей ехать захочет. Да и наелся народ иноземцами. Ему царицу русскую подавай, что бы матушкой всему народу стала. Маменька уже про смотрины невест заговаривала. И наши девицы жуть, как пригожи… а скажи, кого на царский отбор допускают? Каких родов?
— Клич бросают по всем землям, отбор ведут вначале по наместничествам, да по городам крупным, и лучших из лучших уже в Москву отправляют. А там уже маменька твоя смотреть будет, женское естество проверять. И уже из ею отобранных, тебе представят. Так что, ежели кто люб, забудь. Вряд ли такое сито пройти сможет!
Миша поскучнел, и перевел тему.
— Слушай, узнай про завтрак, есть хочется! И спроси еще, вставать можно ли, все бока отлежал, да и нужник посетить надо, извини.
— Ты тоже извини, но в нужник я тебя не пущу. Он в сенях холодных, так что давай в поганый горшок, не кривись, и я с тобой, а то налечу еще на мужиков, выдам наше присутствие.
Воспользовались, только княжич собрался посудину под кровать сунуть, как Аглая пришла, с миской глиняной, кувшином и рушником — умываться.
Посуду забрала, за занавеску вынесла, и Гашку кликнула:
— Гаша, вынеси Анютину посудину, холодно ночью было не стала в нужник вставать! Нехорошо, завтракать скоро будем.
— Так, может, и кроватку Анютину прибрать надобно?
— Не балуй мне девку. Кровать сама приберет, как еду сготовит, не барыня! Пусть пока, занавеской прикрытая постоит, подождет. Это не горшок поганый, в этом неудобства нет.
Вернулась, слила отрокам на руки, умылись, завтрак принесла. Муромскому давешние пироги и яичню. Взвар в горшке поставила, горячий. Михаилу — творог, стертый с яйцом и медом, и молоком разведенный. Миша сам вызвался поесть, усадили его прямо на кровати, подушками обложили, на ноги валенки, что бы от пола холодного не замерзли. Хоть и укрыт пол шкурой, а все равно, как дверь открывают, холодом тянет. Изба-то на здоровых мужиков рассчитана, не на болеющих.
Деревенские быстро со всем управились, домой засобирались. Аглая попросила, раз уж они лесину валить будут, срубить ту сосну, что на краю поляны растет, одна-одинешенька, она все боится, что в сильный ветер та рухнет, как бы не на избушку. Мужики головами покачали, они уже другую наметили, пониже и с развилкой, большой и ровной. Колодезь с журавлем в деревне починить требовалось, но барыню уважили срубили, пришлось потом пилу брать, на двое распиливать, два бревна хорошие выйдут. Пригодятся, на доски распустить, али избу кому поправить, хорошее бревно всегда нужная вещь. Прицепили к одним розвальням два бревна, ко вторым вершок с ветками, что бы дорогу замести. И уехали потихоньку. Тут барыня позвала Гашку, взяла с нее клятву на кресте, что никому не расскажет, даже отцу, и познакомила с ней постояльцев нежданных. Гашка спокойно восприняла, то дело боярское, не простых людей, у нее свои заботы, поклонилась в пояс, и пошла своими делами заниматься — кур обустраивать, провизию привезенную в ледник прятать. Стирать наметила завтра, а сегодня только воду сменить, и, по возможности, кровь замыть. Анна готовкой занялась — народу прибавилось, и работы
