Мы сменим имена. Пусть Ферра изменит нашу внешность. Спрячемся где-нибудь, где люди короля Рашийона никогда не смогут нас найти.
Счастливые слезы наполняют мои глаза, а на губах растягивается радостная улыбка. Я не пытаюсь вытереть их. Они знаменуют конец моей борьбы. Начало новой жизни.
Листья мягко шуршат, когда сенокосная змея пробирается ко мне. На ветви садятся новые птицы. Яркие медные бабочки покрывают ствол дуба. Уголком глаза я вижу, как из куста ягодника с любопытством выглядывает заяц.
Третий июньский жук садится мне на плечо, и Бастен с тихим фырканьем сбрасывает его.
Он взлетает и с жужжанием кружит над дубом.
― Бастен! ― ругаю я.
― Ты моя, маленькая фиалка. Впервые по-настоящему моя. Я хочу, чтобы ты принадлежала мне. — Он проводит рукой по моей шее и притягивает меня к себе в очередном поцелуе.
Он лишает меня воздуха. Его губы властные, собственнические. Его руки обхватывают мой затылок, большие пальцы перебирают мои шелковистые волосы, когда он углубляет поцелуй.
Я тянусь к нему, желая большего. Мои губы уже опухли, но я не остановлюсь, пока на наших губах не появятся синяки. Бастен однажды сказал мне, что будет любить меня одинаково, простолюдинку или принцессу, и теперь я могу сказать то же самое. Мне все равно, что он вырос на улице. Мне все равно, что он Валверэй по крови. Боги, мне даже не важно, что он законный король.
Лишь бы он был моим.
Его язык просит входа, и я впускаю его. Он проводит языком по моему нёбу глубоким, требовательным движением. Я зажимаю его нижнюю губу между зубами и кусаю, пока он не стонет.
Отстранившись, он проводит губами по моей челюсти, словно каждое прикосновение, каждый укус ― это отпущение грехов.
Я впиваюсь пальцами в твердый мускулистый гребень на его талии, чуть выше охотничьего ножа, пристегнутого к поясу. В порыве я сжимаю пальцы вокруг рукояти и достаю нож.
Затаив дыхание, я провожу кончиком лезвия по его подбородку.
В его глазах вспыхивает темное веселье. Его грудь тяжело вздымается и опускается от иллюзии опасности, вызванной ножом.
― Я твой пленник, маленькая фиалка?
― Пленник моего сердца, да. ― Солнечный свет падает на лезвие, рассыпая вокруг нас пляшущие блики света, словно мы попали в царство фей, отмеченное парящими светящимися жуками.
Он мурлычет:
― Тогда я с радостью принимаю свою судьбу.
Я беру одну из его рук и вжимаю рукоять ножа в его ладонь, чувствуя прилив сил. Мое сердце колотится, как птица, готовая взлететь.
― Отрежь мне волосы.
Его брови поднимаются в изумлении. Очевидно, он ожидал совсем не этого. Тем не менее, порочная улыбка искривляет его губы.
― Это то, чего ты хочешь?
Я дергаю косу, чувствуя себя почти безумной, когда вытаскиваю серебряные шпильки и торопливо прочесываю пальцами локоны.
― Ты говоришь, что теперь я свободна? Тогда я хочу освободиться от этих проклятых цепей раз и навсегда. Больше никаких мужчин, решающих, что делает меня красивой. Или пытающихся принудить меня.
Он берет нож и второй рукой накручивает мои волосы на кулак. Они тянут кожу головы так, что это одновременно и больно, и возбуждает. Он откидывает мою голову назад еще на дюйм, чтобы впиться в мои губы поцелуем, а затем упирается лезвием ножа в пряди на уровне плеч.
Мое дыхание срывается с губ.
― Сделай это.
Он отрезает мои волосы ритмичными движениями в такт биению моего сердца. С каждым взмахом лезвия давление на кожу головы ослабевает. Я чувствую, как многолетняя тяжесть уходит, как падают пряди. Мое сердце кажется таким легким, будто парит. Оно трепещет в моей груди, стремясь к свободе облаков над головой, и жаждет, чтобы его больше никогда не сдерживали.
Бастен отрезает последние пряди, наматывает срезанные волосы на руку, а затем закрепляет их на одном из крупных корней. Я одержимо расчесываю пальцами свои короткие волосы и смеюсь в недоумении, когда мои пальцы оказываются пустыми у плеч.
Слезы снова застилают мне глаза. Это не может быть реальностью ― никто и никогда не испытывал такого счастья за всю жизнь, не говоря уже об одном дне.
― Черт возьми, ты умеешь сиять так, что ночь позавидует. ― Бастен обхватывает меня за талию, его взгляд ласкает мое лицо, обещая то, что скоро сделают его губы. ― Но эта улыбка… как будто ты хранишь звезды под своей кожей.
Другой рукой он легонько проводит острием ножа по моему декольте, так близко к сердцу, что у меня внутри все воспламеняется.
Прижавшись губами к моему уху, он шепчет:
― Настоящая свобода означает отсутствие оков. Включая эти цепи.
Его глубокий голос будит во мне неутолимое желание, от которого пылает кожа от груди до щек. С лукавым блеском в глазах он проводит ножом по левой лямке моего платья ― золотой цепочке, скрепленной петлей из ниток. Одним движением руки он разрезает ее.
Мои губы раздвигаются, не в силах сдержать рвущийся наружу вздох, и я зажимаю рукой платье, чтобы оно не сползло вниз.
Он проводит большим пальцем по моему обнаженному плечу, а затем приникает к нему губами. Везде, где он целует меня, я испытываю одновременно жар и холод, пока мне не хочется содрать с себя кожу, чтобы удовлетворить эту потребность. Я чувствую, что становлюсь влажной, когда его рука грубо обхватывает мою грудь через бархатный лиф. Золотые жетоны платья звенят, как горсти монет.
Он прижимает кончик ножа к каждому золотому кружочку, разрезая нити. Они падают один за другим. Цепи Валверэя. Монеты Попелина. Все, что обозначало меня как чужую собственность.
Когда последняя нить отрезана, а платье держится только на правой лямке, он отводит нож и вонзает его в дуб прямо над моей головой.
Я вздрагиваю. Движение было быстрым, почти пугающим. Звук вонзающегося в дерево лезвия не только шокирует, но и возбуждает.
Его мышцы напрягаются под моими ладонями, когда он кусает меня за обнаженное плечо достаточно сильно, чтобы оставить
