теплится, да уж черноты не меньше. Тут уж непонятно, кто победит.
— Он не мой парень… — с досадой пробормотала я, торопясь уйти в свою комнату. Я тут забыть пытаюсь, а мне на каждом углу напоминают…
— Зря нос воротишь! Послушала бы совета мудрой женщины, — голосила Нина Валерьевна вслед.
— Обязательно, — кисло откликнулась я, прежде чем захлопнуть дверь. Конверт бросила на кровать, а сама, распихав уличную одежду по шкафам, переоделась в домашнее и пошла смыть с лица остатки дня.
В ванной меня встретило моё отражение — пресное лицо с дежурным безразличием. Глаза — пустые, без капли интереса к жизни, словно он вытек из меня как из разбитой чашки.
Лиса выглядела лучше — шерсть светилась здоровьем, уши стояли торчком и только пустая глазница портила цветущий образ. Я заметила, что если смотреть в черноту глазницы слишком долго, то во мраке почудится: то россыпь паучьих глаз, то руки, обглоданные червями, то предсмертные вопли навсегда сгинувших, и яснее всего будет звучать отчаянный крик старика: “Аврора… Аврора…”. Словно я всё ещё заперта в клетке, которую засасывает в портал с тьмой…
А может теперешняя жизнь мне только мерещится? И через секунду я очнусь и снова окажусь в страшной комнате, где по кругу на стульях восседают призраки, а Павел уходит из комнаты, так и не оглянувшись…
Я поспешно бросила в лицо пригоршню воды. Но мысли не желали сворачивать с выбранного пути.
Аврора… Это женщина, которая могла стать моей матерью. А Барона я бы тогда называла “папой”.
“Чтож, пусть Ящер и не стал тебе отцом, но от него ты не далеко ушла. Он мог бы гордиться!”, — мысленно поздравила я себя. Ну а что? Подтолкнула во тьму сначала несостоявшегося папашу, а потом и Павла, пусть и невольно… Зато сама осталась жива. Разве не похожим итогом закончился первый ритуал Ящера? Погибли другие, но не он… Чем не в папашу?
Я остервенело потёрла лицо, словно хотела содрать кожу. Стать другим человеком.
Положила руку на солнечное сплетение — точно на то место, где раньше брали начало Узы. Теперь там зияла открытая рана — её было не видно, зато чувствовалась она прекрасно. Точно в грудной клетки поковырялись хирурги, а заштопать позабыли.
Сердце билось с натугой. Помочь ему было нечем. Павел был мёртв. Окончательно мёртв. Умер, чтобы я жила. Умер для меня…
— Я, что, просила?! Мне этого было не нужно. Не такой ценой! — яростно прошептала я отражению. Ответа, ясное дело, не последовало. Лиса скалилась сама себе: — Павел… Я тебя за обман простила. А за это не прощу… Молчишь? Ну и чёрт с тобой!
Стоило мне вернуться в комнату, как взгляд зацепился за конверт белеющий на кровати. Внутри обнаружилось приглашение от Корректоров на встречу. Были даны несколько дат на выбор и телефон для связи. Они хотели обсудить события двухмесячной давности (хотя Алек, по его заверениям, уже давал им всю информацию и не раз). “Настоятельно рекомендуем связаться”, — сообщалось в письме. Я отбросила бумажку в дальний угол, и тут же зазвонил телефон.
Я уж было решила, что это авторы письма раздобыли мой телефон, но это оказался всего лишь Алек. Трубку я не взяла. Мне было стыдно перед ним. Но не за то, что рассталась окончательно, а за то, что давала пустую надежду. Надо было сразу ему сказать правду. Но наше воссоединение было для меня мечтой долгие годы, мечта эта въелась под кожу, стала единственным смыслом… Отказываться от химеры — сложно и больно, точно отдирать от себя собственную конечность, пусть даже конечность эта давно высохла и перестала подавать признаки жизни.
Ближе к вечеру позвонила мама. С тяжёлым вздохом я нажала кнопку приёма. Говорить не хотелось от слова совсем.
— Аустина, привет, как дела? Почему опять не звонишь? Тебе совсем плевать на меня? — обиженно затарахтела трубка. — А если бы со мной что-нибудь случилось? Может, я с лестницы упала и мне помощь нужна?
— Так мы же три дня назад созванивались, — я сделала звук телефона потише, чтобы звонкий голос матери не так бил по ушам.
— И что? Вот Леночка, дочь тети Любы, каждый день родителям из Москвы звонит.
— Ну-да, ну-да…Та самая Леночка, игроманка, которая пару лет назад всё золото из дома в ломбард снесла?
Мама и не думала стушеваться:
— И что? Каждый имеет право на ошибку! А теперь она совсем другой человек! Умница, красавица… Учится на экономиста. Гордость семьи!
— Не то что я, да?
— Чего это ты мне так отвечать стала? — насторожилась мама. — Я ещё в прошлые разы заметила. Совсем страх потеряла, а? — из трубки послышалось шуршание тапок по полу, потом звук выдвигающейся полки, а после раздались равномерные удары, словно металл бился о дерево. Мама опять принялась за старое и теперь стучала ложкой о край стола, думая, что это заставит меня испугаться. Такой ложкой раньше я получала по языку за любое неправильное слово.
“Тумбс, Тумбс” — гудела трубка… не вызывая и капли эмоций, словно в моей голове коротнуло, и отдел мозга отвечающий за испуг сгорел с потрохами. Это раньше было больно и унизительно слышать напоминания о пережитом. Теперь было… никак.
— Слушаешь? — зловеще прошептала мама, не вызывая во мне ничего, кроме грустной усмешки. — Ау!
— Мам, может хватит? Мне уже не пять лет, чтобы пугаться стука столовой ложки.
На другом конце повисло молчание, которое, как я ждала, вот-вот обернётся криками.
— О, Боже! — воскликнула мама. — Неужели, дождалась! Моя деточка-то выросла! — радовалась она так, словно выиграла лотерею. — Я боялась, мне в прошлый раз показалась, ан-нет! Ну слава Богу! А то я уж грешным делом думала в папушу-неудачника пойдёшь. Труса бесхребетного!
— Ты серьёзно рада? — не поверила я.
— Почему ты сомневаешься? Разве я не пыталась всю жизнь укрепить в тебе волю?
— Тем, что запирала в комнате без света? А пару раз даже в шкафу! Это, считаешь, нормально?
— Но ведь работает! — уверенно заявила она. — Потом мне спасибо скажешь! Ещё не хватало, чтобы мой собственный ребёнок боялся темноты! Позор какой… Но теперь-то вижу в тебе стержень. Не зря старалась!
От бурных маминых восторгов у меня разболелась голова.
— А чего же тогда нужно бояться?
— Деточка… — сказала она вкрадчиво, точно только сейчас ей на ум пришла новая мысль. — У тебя что-то случилось или что? Тон какой-то совсем потерянный.
— Нет… точнее… Да. Это сложно объяснить, но я кое-что… кое-кого потеряла. Навсегда. — Слова вырвались сами собой, может потому что сил не было держать их в
