Что же он творит?
Он отпрянул, бросился прочь от нее, заставляя себя успокоиться. Заставляя себя услышать и понять, что она говорит.
— Прошу, не делайте мне больно, Бреннан. — Она так побледнела, словно в любую минуту грохнется в обморок от шока и страха. — Бреннан, мы же вроде бы союзники. Что же произошло? До вас тоже добрались вампиры?
Она подумала, что он зачарован? Но… ему нужно рассказать ей, объяснить.
Он, задыхаясь, начал свой рассказ:
— Проклятие… так давно. Так одиноко.
Дикий хохот помешал ему продолжить. Как же объяснить смысл древнего проклятия журналистке, живущей в современном мире? Она решит, что он лжет или — того хуже — безумен. Наверное, он, в самом деле, сошел с ума.
Но надо попробовать, поэтому он медленно встал и отошел к окну в этой маленькой комнате.
— Тиернан. Я… о, боги, как больно. — Он согнулся пополам, а потом заставил себя снова выпрямиться. — Я не могу… мое поведение непростительно… никакие извинения этого не изменят. Я лишь могу молить вас о прощении и надеяться, что вы позволите мне объяснить.
Она вскочила, побежала к двери и остановилась, держась за ручку.
— Вы сошли с ума? После всего этого? Я сейчас позвоню в полицию и…
Он слушал ее, пытался поставить себя на ее место и придумать, что бы такое ответить.
— Я прошу лишь несколько минут вашего внимания, — прошептал он, и Тиернан его услышала. Она размышляла над его словами, казалось, целую вечность и, наконец, кивнула. Он согнулся и несколько раз медленно, глубоко вздохнул. Эти дыхательные упражнение перестали быть ему нужны с тех пор, как он стал опытным воином. Сначала он посчитал, что все напрасно, что простыми дыхательными упражнениями не справиться с безумием, вызванным возвращением чувств.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. У него появилась надежда сдержать силу чувств, сделав несколько десятков, а то и сотен вздохов. Он даже смог вспомнить причину своего появления у нее в номере.
— Если вы позвоните в полицию, то наше задание окажется под угрозой провала, — тихо заметил он. — Мы не можем привлекать к себе столько внимания, если хотим выяснить, что на самом деле стоит за опытами на мозгах людей и оборотней. Я так виноват в том, что произошло, только позвольте мне объяснить.
Она немного помолчала, а потом кивнула.
Он чуть не рухнул на колени от облегчения и надежды, но все же справился с собой.
— Теперь вы боитесь находиться рядом со мной по вполне понятной причине.
Она снова кивнула и, ничего не говоря, лишь прищурившись, смотрела на него.
— И, возможно, вы окажете мне честь, которой я совершенно не заслуживаю, и выслушаете меня. Я расскажу о том, что случилось давным-давно. Я лишь прошу, хотя это едва ли возможно, попытаться поверить, что я говорю чистую правду.
Она несколько минут раздумывала над его предложением, не отпуская дверную ручку и в любую секунду готовая сорваться с места и бежать. Наконец, она все-таки резко кивнула, говоря:
— Так уж и быть, я вас выслушаю. Ради Сюзанны. Только не забывайте, что я узнаю, если вы начнете мне лгать.
Она помрачнела, словно правда причиняла ей боль и была слишком тяжелым грузом. Бреннан постарался забыть об этом впечатлении и сел в кресло в углу, как можно дальше от нее, чтобы она не чувствовала себя под угрозой повторного нападения с его стороны. Он не хотел сознаваться даже самому себе, что просто не в состоянии больше стоять. Ему было так стыдно, он не мог смотреть ей прямо в глаза из опасения увидеть ее осуждение, которое он заслужил своим непозволительным поведением.
— Значит, давайте я начну рассказывать о подлинно непростительном проступке, который я совершил более двух тысяч лет назад, — сказал он, скрепя сердце и ожидая той минуты, когда она почувствует отвращение, узнав о его пьяном разгуле и о тех, кто умерли по его вине. Его единственная — другой и быть не могло — теперь вряд ли будет испытывать к нему что-то, кроме страха, отвращения и осуждения.
Хотя он всегда знал, после случившегося с Корелией и ребенком он не заслуживал счастья. И прошло столько времени с тех пор, как он вообще задумывался о такой возможности.
Победа за Посейдоном — с этим ничего не поделаешь. Бреннан расскажет свою историю, а Тиернан отвернется от него, в итоге воин встретит смерть с распростертыми объятиями. И как только он начнет свое повествования, назад пути уже не будет.
— В вашем летоисчислении то был год 202 до Рождества Христова. Тогда я, молодой воин… — Он увидел, как она старается свести вместе края разорванной рубашки, не отходя от двери, и почувствовал горький стыд. — Прошу, если вы желаете зашить свою одежду, я отвернусь.
Она невесело рассмеялась.
— Зашить это? Тут одной иголкой и ниткой не обойтись. Отвернитесь, я переоденусь.
Он отвернулся, ожидая, что она тут же откроет дверь и сбежит, но после непродолжительной тишины услышал, как она открыла молнию на сумке, и заставил себя не думать о том, как она выглядит, когда переодевается.
— Порядок, — сказала она.
Он развернулся и увидел, что она прислонилась к стене и снова взялась рукой за дверную ручку. Взамен порванной им рубашки она одела черный свитер, спрятав испорченную вещь обратно в сумку. Он снова почувствовал горечь и жгучий стыд, но стиснув зубы, постарался не поддаваться этим чувствам. Он должен рассказать ей свою историю не распуская сопли и не испытывая жалости к самому себе.
Она кивнула головой, давая понять, что готова слушать, и смотрела на него не мигая, словно в трансе, хотя он не мог понять, вызвано ли это ее состояние страхом или гневом.
— Воин, говори только правду, — прошептала она. — Поведай мне всю правду о своих тайнах.
Он почувствовал, как холодок пробежал по его спине от тона ее голоса. Этот тон стал каким-то другим, едва ли не гипнотизирующим. Наверное… сейчас не время размышлять об этом. Назад пути нет, поэтому он, сидя в слишком тесном кресле в небольшом гостиничном номере, стал рассказывать ей историю о воине, проклятом его собственным богом.
Назад дороги нет.
Тиернан дышала размеренно и глубоко, стараясь убедить себя, что не сошла с ума. Глупо и опасно оставаться в комнате с мужчиной, который лишь несколько минут назад напал на нее. К сожалению, ставки так высоки, что она готова была рискнуть жизнью, чтобы только узнать правду. И она чувствовала лишь грусть и невыносимое отчаяние, исходящие от Бреннана, а не угрозу. Он даже не заметил, что плакал, обнимая ее. Ее кружевной лифчик промок насквозь. Она покраснела, вспомнив, как он прижимался лицом к ее груди.
