Кстати, о чашках и чайнике. Всё это Бонифас разыскал сам, всё привёл в порядок. Яна чувствовала искреннюю благодарность.
— Спасибо, — улыбнулась она ему.
— Так я принят? — просиял он, посчитав слова благодарности за утверждение на должность.
— Бонифас, почему вы так хотите устроиться работать здесь? Лавка считается проклятой. Тут небезопасно.
— Я не боюсь дамарийских проклятий. Для дворецкого самое страшное проклятие — остаться без дома, — грустно улыбнулся он. — Я могу обходиться почти без еды и воды, мне не страшны жара и холод, но я не могу без дома. Мне нужно где-то наводить порядок, мне нужно кому-то делать чай.
— Но почему вы не попробуете устроиться в более престижное место? Я же вижу, вы профессионал, знаете своё дело. Да и рекомендательные письма у вас есть.
Улыбка дворецкого немного померкла:
— Нет у меня рекомендательных писем, — сознался он. — Меня выгнали с последнего места работы с позором.
— Но почему? Что случилось?
Яна вовсю сочувствовала Бонифасу. Ей казалось, что хозяева были не правы. Придрались к какой-нибудь мелочи. Что такого ужасного мог он сделать? Кофе на дорогой ковёр пролил?
— Я расстроил свадьбу своего хозяина, — огорошил он.
Яна от удивления залпом допила остатки чая. Профессиональная привычка заставила Бонифаса тут же подняться и с безупречной церемонностью снова наполнить чашку Яны до краёв.
О своей он тоже не забыл. Отхлебнув немного начал рассказывать.
— Да, я знаю, что нарушил кодекс дворецких. Дворецкий не должен лезть в личные дела хозяина. Но я не смог.
Это, наверное, магия чая. Под чай сложно не поделиться тем, что наболело.
— Мой бывший хозяин не молод. Ему сорок пять. Закоренелый холостяк. Всё в делах и заботах — у него важный пост. Он первый заместитель градоначальника.
Не за его ли подписью Яна только что получила письмо о необходимости заплатить налоги?
— Ему сосватали муазиль Лоретт. Я думал, он откажет ей, как отказывал до этого другим дамам. К тому же она на двадцать пять лет моложе него. Однако монсир Шаброль не на шутку увлёкся ею и неожиданно дал согласие на брачную процедуру.
Шаброль. Да, именно от его лица было написано письмо из ратуши. Как тесен мир.
— Муазиль Лоретт стала часто появляться в гостях у монсира Шаброля. Все говорили — чудесная пара. А я молчал. Как я мог восхищаться их предполагаемым союзом, когда знал, что собой представляет Лоретт. Не спрашивайте, как ко мне попала информация — у нас, у дворецких, свои источники. Но мне доподлинно стало известно, что она лишь изображает пылкую влюблённость, когда на самом деле её интересует только статус и деньги Шаброля. Она не упускала случая посплетничать о нём, откровенно высмеивала его плотную фигуру и лысеющую голову и называла за глаза "денежным мешком". Мне было горько за хозяина. Я подозревал, что после свадьбы с него спадут шоры, и он почувствует себя облапошенным и несчастным.
— Вы пробовали с ним поговорить?
— Конечно. Я пытался предостеречь, но разве кто-то будет слушать советы дворецкого? Когда я понял, что разговоры бессмысленны, то пошёл на крайность.
Бонифас рассказывал свою историю серьёзно и взволнованно, но вдруг улыбнулся.
— А знаете, я не жалею о том, что сделал.
— Да? А что вы сделали?
— Подсыпал зелье правды в чашку муазиль Лоретт.
— Да вы коварный! — усмехнулась Яна.
— Я хотел, чтобы она сказала всё, что на самом деле думает о монсире Шаброле, при нём. Чтобы он увидел её настоящую.
— И вышло?
— Вышло. Но немного не так, как я предполагал. К монсиру Шабролю пожаловали непрошенные гости. Зелье правды подействовало, и Лоретт перестала следить за языком. Она называла его лысым старым денежным мешком при многочисленных свидетелях.
— Разгорелся скандал?
— Да. Брачная церемония была отменена. А пересуды ходят до сих пор, хотя прошло уже немало времени.
— Но ведь зато у Шаброля открылись на Лоретт глаза. Вы спасли его от несчастного брака.
— Он так не считает. Шаброль понял, что я виноват в случившемся, и выгнал с позором из дома. Он был так зол, что позаботился, чтобы меня нигде не принимали. Ему это было несложно — он уважаемый человек в городе. Я сбился со счёта, сколько получил отказов за последнюю пару месяцев. Мне нигде не рады…
— Рады! — возразила Яна. — С этой минуты, Бонифас, вы назначаетесь дворецким моей артефакторной лавки, — торжественно объявила она. — С еженедельным жалованием… эээээ… жалования пока не будет. Зато у вас будет своя отдельная комната — выбирайте любую, кроме торцевой — там расположилась я.
— Мряу! — поздравил из коробки Кузя.
Совершенно счастливый и сияющий Бонифас поднялся с кресла.
— Тогда позвольте приступить к исполнению обязанностей. У меня на сегодня уйма дел.
Эх, не хотелось Яне омрачать радость Бонифасу, но и зря обнадёживать человека, которого и так жизнь потрепала, нельзя. Она видела, что он готов с удовольствием приняться наводить порядок, но нужны ли эти усилия, если лавку у Яны могут отсудить?
— У нас есть некоторые проблемы.
Она протянула ему письмо из ратуши, чтобы он сам прочёл и осознал масштаб катастрофы. Возможно, быть ему здесь дворецким осталось не долго. Но пока его глаза бегали по строчкам, Яна заверила:
— Мы что-нибудь придумаем. Лавка — это единственное, что у меня есть в этом мире. И я буду за неё бороться.
Глава 11. Она не узнает
Моррис встал рано, чтобы прибыть в храм ещё до восхода солнца. Он знал, что магистр Модестайн в предрассветные часы поднимается на крышу башни, чтобы встретить день медитируя. В такие минуты старец предпочитал оставаться один. Но Моррис рассчитывал, что тот сделает для него исключение. Во всяком случае, когда-то давно, когда Моррис был подростком, магистр не возражал против его компании.
Храм Трэ-Скавеля стоял на холме. Это была самая высокая точка города и одновременно его окраина. Сразу за территорией храма начинались нейтральные земли — лесное предгорье. А дальше, за ними, простирались горы — их хорошо было видно с крыши башни, на которой по утрам медитировал магистр. Ни один горожанин в здравом уме не осмелился бы ступить на те земли, потому что это была вотчина дамарийцев.
Моррис оставил лошадь во дворе и поднялся по широким ступеням, которые вели в храм. Он уже и забыл, какие чувства вызывает старинная постройка. Здание напоминало древний мрачный замок. Когда-то давно это и был сторожевой замок, ведь тогда между людьми графства и дамарийцами была открытая вражда. Теперь, когда между народами установилось негласное перемирие, для старого замка нашли другое применение — тут совершают ритуалы. Брачные и не только.
Стоило Моррису зайти внутрь, ему навстречу вышел Модестайн, будто знал о раннем госте.
— Я увидел тебя издалека, — голос старца звучал тепло. — Рад, что ты вернулся в родной город.
— Я не надолго, магистр, — предупредил Моррис. — Сюда меня привели дела.
Тот понимающе кивнул.
— Встретишь со мной утро? — Модестайн направился к винтовой лестнице, жестом приглашая следовать за ним.
— Я для этого и приехал.
Двести одиннадцать ступенек. Моррис помнил эту лестницу с юности. Ему всегда хотелось побыстрее преодолеть подъём. Там, на крыше, простор — весь город и окрестности как на ладони. Но магистр шёл впереди не спеша — сказывался почтенный возраст.
Вот и сегодня они добрались до самого верха небыстро. На крыше ничего не изменилось. Всё та же странная магическая тишина, призванная дарить успокоение.
Два круглых каменных постамента у западного края крыши должны были сыграть роль стульев. Обычно, люди решившие встретить восход, смотрят на восточный край неба. Но у магистра были свои привычки. Он ждал рассвета, устремив взгляд в противоположную сторону. И так изо дня в день. Как будто верил, что однажды солнце взойдёт на западе.
— Ты говоришь, дела привели тебя сюда. Какие? — не отрывая взгляда от горизонта, где чернели горы, спросил Модестайн.
