Дейрдре же, хоть и мало повидала жизни, с пробудившимся женским чутьём угадывала суть творимого лицедейства. Осознание истины печалило и уязвляло влюблённую девушку, но с присущим ей великодушием Дейрдре оправдывала любимого, изыскивала для соперницы несуществующие достоинства и, напротив, всячески принижала себя, объясняя этим выбор Грегори. Сколько зла ей причинили, добра же к себе она почти не знала, но была так светла, что не видела, как чёрен лорд. Любовь же и подавно озаряет тех, на кого изливается, а Дейрдре полюбила, со всею чистотой и силой первого чувства.
Её ли вина, что избранник не достоин был ни единого биения сердца алмазной красоты?
Между тем, уже все в округе прознали о предстоящей свадьбе. Приготовления шли скорым ходом, подстёгиваемые с двух сторон засидевшейся в девицах невестой и сребролюбивой маменькой. Пуще прежнего захворавший отец невесты с бесстрастностью почти покойника наблюдал за суматохой, ни во что не ввязываясь и препоручив все хлопоты будущей родственнице. Матушка Грегори и его скорая супруга, сойдясь ближе, остались довольны друг другом — хитрая старуха умела угодить и без зазрения совести разливала патоку лести, неумная же невеста казалась ей вполне безобидна и не представляла угрозы единоличной власти.
Один жених всё более мрачнел с приближением назначенной даты. Будущая супруга, лучащаяся самодовольством, её кокетство, прижмуренные глаза, безвкусная роскошь убранства — всё это более, чем прежде, внушало ему отвращение, которое он с каждодневным трудом скрывал. И это — его жена, и эта пытка продлится не день, и он, менявший прекрасных женщин, как в танце, войдёт в храм с этой?
Угадывая по нахмуренному лбу сыновние сомненья, ушлая маменька побаивалась, как бы Дейрдре одним своим существованием не нарушила тщательно возводимые планы, опасалась сумасбродства Грегори, с которого сталось бы сбежать накануне свадьбы с красавицей кузиной. Невеста глупа, но, увы, не настолько, чтобы стерпеть подобное оскорбление.
Однако страхи матушки являлись напрасно. Вот подошёл назначенный срок, вот совершился обряд — да так споро и гладко, как и не чаялось. Настал черёд даров и здравниц, да хмельной гульбы. И тогда не приключилось ничего, могущего пусть и не разрушить уже заключённый брак, но повлечь ненужные неприятности. Однако всё произошло благопристойно, насколько бывает благопристойно на богатых свадьбах с изобильной выпивкой и шумными гостями.
Уже заглядывала в окна ночь во вдовьем уборе, когда совершенно успокоенная матушка отправилась почивать. Редкие гости, кого не сразил ещё мертвецкий сон, провожали молодых супругов нестройными выкриками. С напускной стыдливостью жена опускала горящие предвкушением глаза; муж с кривой усмешкою отругивался на непристойности. Подпитые зубоскалы довели их до дверей опочивальни, пошумели и разошлись.
Молодая супруга обратила к лорду раскрасневшееся лицо, заворковала с придыханьем:
— Вот мы, наконец, и одни, муж мой!
Грегори снял с плеч цепкие ладони жены, отступая в тень, куда не достигал свет предупредительно расставленных свечей — не показать отвращения, отразившегося на лице.
— Ложитесь спать, леди. Я вернусь… позже.
И, не слушая недоумённых возгласов, перешедших в возмущённый визг, скорым шагом вышел из спальни и запер супругу снаружи.
Не тотчас и понял, куда он шёл и зачем. И очнулся, только когда ноги сами привели к заветной каморке. Из-за дверцы струился едва видимый свет. С невесть откуда взявшейся робостью лорд тихо стукнул о косяк и, склонившись в низком проёме, шагнул в девичью обитель.
Дейрдре не спала и вовсе не ложилась в ту ночь на ветхий тюфяк, что служил ей постелью. Она сидела под забранным частой решёткой оконцем, перед нею истекал воском свечной огарок. Склонив голову, девушка неотрывно смотрела на трепещущий огонёк; коса, которую она взялась переплетать перед сном, свесилась, перекинутая через плечо, пряди вольно развились золотым потоком до самого пола.
Тоска и пробудившееся сердечное чувство овеяли образ Дейрдре невыразимым очарованием, и мужчина благоговейно замер, онемев, с грохочущим в груди сердцем, словно бы увидел тихого ангела, на голубиных крыльях снизошедшего в мир людской. Грегори произнёс её имя, не зная, земную ли зовёт женщину или небесное создание, голосом отчаянным и слабеющим, как если бы эфемерно-прекрасное наваждение поразило его, точно смертельная рана.
Заслышав тихий вздох, девушка встрепенулась, и покров мечтаний и дум слетел с её чела. Она слышала отзвуки гульбы и эхо здравниц, помнила, как утомлённый замок затих, и всё это время сидела без движения, только слёзы капелью нависали на ресницах, высыхали и являлись вновь. Дейрдре не понимала, отчего Грегори пришёл к ней, теперь, когда должен быть с молодой своей супругой; мысли путались, и она не вполне сознавала истинность происходящего с нею. Уж не колдовское ли наваждение явилось коварным ответом на исступленье её просьб?
Только тогда она поверила в явность Грегори, когда он, дрожащий, точно в ознобе, упал перед ней на колени, протягивая руки, и она робко коснулась его волос цвета тёмной меди, впервые позволив себе подобную вольность.
И от невинной ласки огню, что угрожал пожрать лорда изнутри, сделалось столь тесно, что он яростно устремился вовне. Не помня себя от страсти, Грегори поймал девичьи ладони, коим даже непрестанный труд не убавил изящества, целовал натруженные пальчики и тонкие запястья, целовал колени сквозь грубую ткань ночной рубашки, что, пронизанная светом свечи, казалась ему воздушным одеянием, в какие облачены ангелы на храмовой резьбе. Ни единую женщину не желал он так страстно, что, исчезни она тогда, растворись эфирным сиянием в его руках, он бы, верно, умер, лишившись её, как погибают без воды и пищи. Он без лукавства и обмана любил её тогда, хоть бы срок той любви и был отмерен лишь до рассвета. Он любил Дейрдре, ласкою слов и прикосновений смиряя слабое сопротивление; привыкший брать своё без долгих уговоров, с ней одною он стал терпелив и нежен, превозмогая её страх и стыд.
И она покорилась, потому что любила.
Верно, бесы — свита Грегори, и сонм светлых ангелов вели битву за душу Дейрдре. Верно, ангелы отлетели от подопечной в ту тёмную ночь.
Ночь после венчания лорда с другой, оставленной проливать злые слёзы — одной на торжественном брачном ложе, как вершина столь желанного супружества, ради неё — не помолвленной, не венчанной… В тесной каморке для прислуги, на соломенном тюфяке.
И никто не услышал слабого крика.
3
Свеча догорела, оставив лишь горький чад да обжигающие капли.
Он уходил на рассвете, и Дейрдре молчаливо провожала его, не требуя ни ложных клятв, ни постыдной благодарности. Он возвращался к законной жене, к своей леди, а она, Дейрдре, вчера бывшая ничем, нынче стала меньше чем ничем, случайной любовницей. Слово это змеёй ужалило ей сердце, но она ни словом не упрекнула мужчину, полагая единственно себя одну во всём виновной. Любовь её не растворилась в предутреннем свете, лишь сделалась горше на вкус, да тяжелей для женских плеч.
Поднявшись с любовного ложа, она поцеловала лорда на прощание, без слёз, без мольбы.
— Спасибо за счастье, единственный мой. Теперь я знаю, что было оно в моей жизни, да уж не след ему повториться… Никого я до тебя не любила и уже не полюблю. А ты возвращайся к молодой леди, повинись перед ней и не вспоминай обо мне. А уж я о себе не напомню…
А Грегори не знал, куда подеваться от стыда под светлым взором погубленной им девушки.
Ещё весь в плену воспоминаний, он почти не слышал попрёков раскрасневшейся от праведного гнева новобрачной. Однако ему составило труда вновь завоевать благосклонность простушки. Да и куда ей, замужней перед Богом и людьми, оставалось податься, ведь не обратно же в отцовский дом, и тем навлечь на себя позор?
Так, волей-неволей пришлось им притерпеться к супружеской жизни. Немало тому способствовала обоюдная страсть к шумным увеселениям, да то обстоятельство, что Грегори, не много дорожа супругой, предоставил ей свободу жить по собственному разумению, лишь бы не порождать обидных сплетен, а супруга, хоть и ревнивая по натуре, удовлетворилась статусом замужней женщины, который уже не чаяла заполучить, и оттого была не слишком требовательна к мужу. Старуха-мать, со своей стороны, как умела, сглаживала острые углы, а в уменье этом ей нельзя было отказать.
