вернулся.
Отчего? Почём знать. Быть может, даже и бес пресытился хмельным, кровавым кутежом и оставил закоренелого грешника; исполнив свою работу, прилепился к чьей-нибудь не столь ещё испорченной, замершей на перепутье душе. Быть может, подошла пора испытать усталость, подойти, после всех трепавших штормов к тихой пристани. Но вероятнее всего неоткуда было взять денег, никто уже не ссужал в долг, осаждали заимодавцы, да вострили оружье многочисленные враги, потому как нигде, где бы ни побывал Грегори, не оставил он по себе доброй памяти, лишь неоплаченные долги, обманутых жён и девиц, их разгневанных мужчин, да отцов и матерей, оплакивающих убитых им сыновей.
Легко представить, какой переполох случился при известии, что в замок возвращается молодой господин. Старуха-хозяйка не знала, что подать на стол, какие вина вынести из погребов, и как устроить его покои, и чем бы ещё ублажить блудного сынка. С рассвета всё уже было приготовлено в самолучшем виде, слуги сбились с ног, часовые на воротах проглядели глаза, а сама хозяйка каждую минуту бежала к окну, да знай покрикивала, придираясь ко всему, что, по её мнению, небезупречно, — то есть едва ли не всё, на что она ни посмотрит.
И вот, к вечеру, когда все уже были измотаны беспрестанными упрёками и наставлениями, донеслась весть: «Едет!» Последовала встреча, старуха-мать утирала слезу в сыновьих объятиях.
На следующий день молодой лорд бродил по замку. «Всё это — твоё!» — сказала ему счастливая возвращением мать. Женским чутьём она угадала, что заполучила, наконец, сына в безраздельное владение, что теперь ему некуда податься, а, значит, он останется при ней, и она упивалась этим знанием.
Бесцельно отворяя двери, лорд нашёл в тёмной каморке, с одной лишь зажжённой свечою, девушку, чей свет озарял мрачную громаду замка ярче факела. Грегори не узнал кузину. И как иначе? В последний раз они виделись при давнем его отъезде, а она в ту пору была дитя. И вот он застает её, растерянную, смущённую, с каким-то рукоделием или следующим из бесконечной череды поручением старухи. И он смотрит, притихший, на кроткую воспитанницу с волосами цвета светлого золота, и даже бес на время отступил, смущённый чистой красотой. Всё перевидавший в жизни лорд не ожидал найти такое сокровище. И где? В своём дому!
Дейрдре — а в тёмной каморке была, конечно же, она — также смущена и растеряна вторжением незнакомца в её убежище, где она на некоторое время предоставлена самой себе и вольна отдаться мечтаниям, и оттого скромная обитель её священна, а минуты тишины бесценны. Душа её чиста, не искушена мирскими соблазнами, и девушка не различает печать порока на челе молодого лорда. Она видит лишь внешнюю красоту, но не внутреннее безобразие. Мыслимо ли винить её за это?..
Так Дейрдре и Грегори познакомились вновь. Хоть они и называли друг друга «кузен» и «кузина», в них не было общей крови, потому как старая леди выходила за дядю Дейрдре, когда её сын от первого брака уже был рождён. С сожалением покидал Грегори новообретённую кузину, хоть и знал, что ей некуда податься из замка, и уже назавтра они встретятся вновь.
Ночью он не находил себе покоя и впервые узнал мятежный жар бессонницы. Впервые ночь тянулась долго, как пытка, и впервые он не мог дождаться рассвета, тогда как прежде вставал заполдень, утомлённый ночным разгулом.
Замок был велик и таил в себе множество уединённых закутков и запутанных переходов, а угнетаемая опекуншей Дейрдре была нелюдима, но Грегори изыскивал возможность встречаться с нею хотя бы пару раз за день, перемолвиться десятком слов, услышать в ответ тихое приветствие и поймать кроткий голубой взгляд. Исподволь он приручал её, как птицу приучают садиться на перчатку ловчего. Ни одна женщина, ни до, ни после, не сумела вызвать в нём и отголоска того, что безыскусно пробудила Дейрдре, то потаённое, ослабелое, почти задушенное, до чего не сумел добраться всё оскверняющий бес.
Разве своей волей навлекла она позор и несчастье на свою голову? Справедливо ль судить её за то лишь, что отмечена была между дев и жён беспримерной красотой?
И красота её была одухотворена, озарена отблеском вышнего сияния, принадлежа скорее небесам, нежели земле, оттого-то онемел и обездвижел бес, узрев собственную нечистоту и ничтожество; оттого лорд разрывался между двух желаний: сжать Дейрдре в объятиях, как любимую женщину, и пасть перед нею на колени, как пред святым образом.
Мать, тем временем, подмечала, что сын бледнеет и сохнет, замкнувшись в чёрной тоске. Не подозревая об истинной причине сыновнего недуга, она решила — и вполне резонно, — что мот и гуляка попросту чахнет в глуши, лишённый привычных развлечений. Всякий проявляет любовь сообразно своей натуре; материнская привязанность её выразилась в том, что она предложила сыну развеяться, за разудалой забавой позабыть лёгшую на сердце печаль. А разговор тот пришёлся как раз на зачин зимы, зверьё приоделось в новые шубы, и страстный охотник загорелся кстати подвернувшейся возможностью отдаться любимой стихии.
Старуха вынужденно потакала сыновним желаниям, опасаясь, как бы ни предпочёл сытое житьё прежней вольнице. Пришлось старой скряге и брюзге отворять сундуки, зазывать соседей; грядущая забава грозила вылиться в немалые траты — ну да что поделать!..
Весть скоро разнеслась по округе, ради предстоящего веселья собрались молодые бездельники; в старом замке водворилась суета, какой не бывало со времён прежнего хозяина, давно ворота не впускали столько гостей.
Звана была и Дейрдре: лорд не хотел лишать себя радости видеть её целый день. Что ж, не в обычае Дейрдре прекословить, хоть и забава была ей в тягость, не в радость. В прежнюю жизнь, за сплошной чередой невзгод кажущуюся дивным сном, отец её, потехе ради, учил дочку верховой езде, но с той поры минуло более десяти лет. Почти не отлучаясь из замка, она без сноровки держалась в седле неуверенно, и ещё и потому отстала от возбуждённо мчащей кавалькады. Да и душа её противилась злому веселью лова. Не понукаемый, конь её ехал шагом; опустив поводья, девушка думала свои горькие думы, когда курившийся дымком из чёрной проталины сугроб разлетелся снегом и жухлыми листьями, и из зева берлоги поднялся потревоженный шумом охоты яростный зимний медведь.
Учуявший медвежий запах конь, пронзительно заржав, прянул вбок; девушку выбило из седла, и её сжавшиеся руки поймали только воздух. Испуганный жеребец проявил прежде несвойственную ему прыть и усердие и, проломившись через кустарник, умчался далеко прочь, оповещая о случившейся невзгоде жалобным ржанием.
Оглушённая падением девушка с трудом пошевелилась, но уже в
