— То есть… — поведанное Александром с трудом укладывается у меня в голове, с трудом втискивается в рамки моего понимания этого мира. — То есть вы полагаете, будто… будто ваш брат… утонул не по воле случая и богов, а… убил себя?
— Кто знает, — принц нарочито беззаботно пожал плечами. — Доказательств недостойного поведения моего братца все равно нет и проводить расследование бесполезно: во-первых, самоубийство первого наследника не та вещь, о которой следует говорить во всеуслышание, как бы плохо он ни поступил, тень позора прежде всего ляжет на нас, его семью и родных. Во-вторых, это лишь расстроит матушку, а после смерти Георга ей пришлось тяжелее всех. В-третьих, прошлого уже не изменить. Но впредь, дражайшая принцесса, постарайтесь воздержаться от пустой болтовни о долге. За последние шесть лет я вдосталь наслушался подобных рассуждений от отца и всех вокруг и не имею желания слушать нравоучения еще и из уст собственной жены. Раз уж нам придется пожениться, то вам не след забывать, что я стану вашим мужем и господином, а вы — моей женой, матерью моих детей и королевой. Вы никогда не будете мне ни настоящей любовницей, ни другом, ни советником. Вы станете делать то, что должно делать принцессе и супруге наследника, а затем и королеве, будете говорить тогда, когда я разрешу, и то, что я велю вам говорить, и ничего более. Ваш долг — подчиняться вашему мужу и господину, его слово для вас закон, понятно?
Страх усилился, сжимая ледяными щупальцами сердце. Я вдруг впервые осознала остро, с пугающей ясностью, что после свадьбы окажусь полностью во власти незнакомца, называющего себя моим мужем, и он будет волен сделать со мной все, что пожелает, разве что не убьет, и никто в целом свете его не остановит, не удержит, а многие даже и не осудят — законный супруг и в своем праве.
— Александр? — Мартен приблизился к нам бесшумно, словно соткался из воздуха морозного, напоенного сиянием холодного зимнего солнца и чужим, далеким от меня весельем.
Мы остановились, Александр посмотрел вопросительно на подданного, не выказывая ни малейшего удивления, ни недовольства непочтительным обращением.
— Ее высочеству действительно лучше вернуться во дворец, — осторожная просьба мягкой кошачьей лапкой, но я чувствовала острые коготки скрытой угрозы, готовность выпустить их при малейшем намеке на отказ.
— Что же, пусть идет, — согласился принц равнодушно.
— Я провожу Ее высочество.
— Будь добр. Не хотелось бы украсить парк ледяными скульптурами замерших шианских дев, — Александр отпустил мою руку и шагом быстрым, широким пошел дальше по аллее.
Из-под одной из елей выскочила темноволосая фигурка в темно-красном плаще с откинутым за плечи капюшоном, бросилась к принцу, и тот поймал ее в объятия, приподнял над землей и закружил. Надменный, презрительный наследник вновь превратился в прекрасного увлеченного юношу, не замечающего никого, кроме своей возлюбленной. Александр поставил Изабеллу на ноги, поцеловал в губы — на глазах моих и компаньонок, — а девушка без стеснения прижалась к нему.
— Щенок, — процедил Мартен с неожиданной злостью, положил мою руку на свою и потянул за собой, вынуждая отвернуться от страстно целующейся пары.
Из придворных на аллее осталась только Эллина, свита же наследника разбежалась по сугробам, резвящаяся детвора, да и только.
Мартен повел меня в обратную сторону, мои дамы и Эллина последовали за нами. Я заметила в глазах лисицы неодобрение поведения принца и интерес цепкий, проницательный, направленный на нас с Мартеном.
— Он еще молод, — возразила я негромко.
— Я и говорю, щенок, — ответил мужчина уже спокойнее. — При других обстоятельствах и будь он тоже оборотнем, я имел бы полное право бросить ему вызов и как следует потрепать в ближайшем сугробе.
— Даже думать об этом не смей, — с ума сошел, говорить вслух о возможном вызове наследнику престола? В иных странах подобные речи приравниваются к государственной измене! — Лучше скажи, где ты пропадал эти дни? Я думала, что-то случилось… что-то страшное и ты…
— Все в порядке. Я ездил в родовое поместье, надо было уладить кое-какие срочные дела.
— Что-то серьезное?
— Нет, не волнуйся. Обычные дела.
— Мартен, — я шепчу едва слышно, надеялась, что Эллина нас не услышит, — ты… ты придешь ко мне сегодня?
— Ты приглашаешь? — Мартен улыбнулся лукаво, и я вспыхнула.
— Я вовсе не о том… о чем ты подумал. Я лишь хочу тебя увидеть без свидетелей, чтобы никто не наблюдал, не следил за каждым нашим движением, не прислушивался к каждому нашему слову, — хочу увидеть его, обнять, поцеловать и не думать о чужих глазах и ушах. Знаю, что это ужасно, неприлично и недостойно принцессы — зазывать в свою опочивальню мужчину, понимая прекрасно, что на одном поцелуе мы можем и не остановиться, но мне кажется, что я умру, если не побуду с ним наедине хотя бы пять минут.
— Звучит соблазнительно, но, увы, сегодня я не смогу — вечером у меня назначена встреча.
— Встреча? С кем?
— С одним человеком.
Сердце сжалось снова, но на сей раз не от холодного страха — от болезненного укола, от едкой горечи, от мысли, что у Мартена может быть другая.
Кто она? Давняя возлюбленная, как Изабелла для Александра? Сговоренная его родителями невеста? Любовница? Или всего лишь случайная пассия на одну ночь?
— Это… — во рту пересохло, колючий воздух обжигал легкие, — это… женщина?
— Мужчина, — Мартен посмотрел на меня удивленно и вдруг вновь улыбнулся. — Ревнуешь?
— Нет! — я осеклась, сообразив, что говорю слишком громко. — Нельзя ревновать того, кого едва знаешь, — добавила я тише.
— Ты меня знаешь.
— Нет.
— Знаешь, Лайали, — повторил Мартен уверенно. — Если бы не знала, то в первый день не смотрела бы на меня так, словно мы давно знакомы. Закричала бы, когда я застал тебя в ванне. Сожгла бы записку, расспросила бы Эллину о тайном входе в твою спальню и спала бы в компании всех своих дам сразу. Правда, не представляю, куда бы ты их, бедняжек, всех уложила. Ты не удивляешься тому, кто я, ты даже ни разу об этом не спросила.
— Леди Линди предупредила, что при дворе много двуликих. И ты не думаешь, что я могла все разузнать у нее?
— Тогда ты была бы лучше осведомлена.
— О чем?
— Обо всем. Обо мне. Род Ориони переживает не лучшие времена, приходится экономить и продавать даже те крохи земли, что удалось сохранить после охоты на колдунов, — в голосе мужчины легкая грусть, привычное сожаление о минувшем, непоправимом. — Прайд, к которому принадлежала моя мать, давно покинул эти места, а моего деда по отцовской линии во время охоты преследовали по подозрению в некромантии и запрещенных алхимических экспериментах. Тень тех лет до сих пор лежит пятном на нашей семье. Отправляя меня, единственного сына, ко двору, родители надеялись, что я добьюсь большего или, на худой конец, удачно женюсь.
— И что же ты не женился? — сама не знаю, зачем я об этом спрашиваю.
— Тебя ждал.
Нам нельзя беседовать вот так запросто, будто мы и впрямь давно знакомы и я вовсе не принцесса, собирающаяся выйти замуж за другого. Нельзя шептаться, точно заговорщики, нельзя смотреть друг на друга и улыбаться так, что всякий бы понял — улыбки наши предназначены лишь друг для друга.
Моя рука не должна прижиматься к его боку в стремлении ощутить тепло тела даже через плотную куртку, прикосновение к открытой коже, а Мартен не должен, когда поворачивает голову, чуть наклоняться ко мне, словно вот-вот поцелует.
— Это безумие, — прошептала я.
— Безумие, — согласился Мартен. — Лунная богиня покровительствует оборотням и безумцам в том числе. Как думаешь, поддержит она тех, кого сама соединила?
— Откуда тебе известно о Серебряной богине? — опешила я. — Я полагала, что в этой части континента культ поклонения ей и ее земные сестры были полностью уничтожены во время охоты на колдунов.
