— Некоторые из них расспрашивали о том, где мне посчастливилось познакомиться с его величеством, и мне было нечего ответить, — он уставился куда-то вдаль, поверх моего плеча. — Пойми, я не знаю короля, я знаю ангела… но никому не могу об этом сказать.
— Что же тебя смущает? То, что здесь меня почитают за демона? За самого ловкого и соблазнительного из демонов?
— При мне такого не говорили, — быстро возразил Марсель, но по тому, как вспыхнули его щеки, сразу стало понятно, что кое-что он уже слышал или успел подслушать. При такой — то таинственности, которой был окружен его приезд, вряд ли кто-то из тех напыщенных франтов, которые хоть немного ценят свою шкуру, стал бы разглагольствовать о том, что король Виньены правит не только этой страной, но и адом. Ведь, в конце концов, Марсель с виду робкий, тихий и внимательно прислушивающийся ко всему подряд, мог оказаться моим подручным. Интересно, а к нему не присматривались в поисках копыт и хвоста или в тщетных попытках заметить ночью хоть что-то странное возле его мастерской?
Я представил, как кто-то любопытный всю ночь клюет носом у него под дверями, ожидая, что вот-вот к художнику нагрянет толпа приятелей с рожками и когтями и утащит его на ночной шабаш. Такого интересного момента никто еще не наблюдал, но хотел бы. За мной уже отчаялись следить. Я исчезал слишком неуловимо. А Марсель мог стать новым объектом излишней заинтересованности и сплетен. Поэтому я порадовался тому, что сила моих чар не позволяет ни одному наблюдателю подсмотреть за нами в замочную скважину или подслушать наш крайне подозрительный разговор о картинах, ангелах и волшебстве.
— А что при тебе говорили? О чем судачили? — настойчиво спросил я у Марселя.
— О том, что монарх недосягаем, что его нужно уважать и бдительно следить за тем, не уронил ли он новой платок, ведь поднявший его может получить повышение по должности. Кто не мечтает быть замеченным столь высокой персоной?
— Ты, — невозмутимо ответил я. — Ты никогда не мечтал стать другом короля и живописцем королевы.
— Какая разница, о чем я мечтал? Ты дал мне все и даже больше.
— Все земное, — уточнил я. — Но ты думал о чем-то другом.
— О взмахе твоих крыльев в ночи, о карете, плавно мчащейся или летящий над мостовыми безлюдного города, о сборище грациозных теней, об их поцелуях, о крови на их губах, — искренние слова прорвались, как поток через плотину. Марселю наконец-то удалось преодолеть свою честность и признаться во всем напрямик. — А где те ночи, когда я рисовал у окна, ожидая ангела. Того, кто будет лишь моим другом, а не предметом всеобщего поклонения. Там, в мансарде Рошена, ты был недосягаем и в то же время очень близок, здесь при дворе ты стал каким-то чужим.
— Я не ищу восхищения этих людей, я только ими повелеваю. И я не хотел трона, мне его навязали настойчивостью. Но подумай, Марсель, если бы не я, то это место мог бы занять кто-то еще более кровожадный, чем Августин. Я пытаюсь удержать зло за стенами Виньены и как-то облегчить жизнь тех, кто в ней обитает, а другой с радостью и широко распахнул бы ворота, чтобы впустить это зло сюда.
— Да, конечно, на тебе ответственность за весь мир, а не за меня одного, — согласно кивнул он и, кажется, снова ощутил восхищение. — На тебе лежит ответственность за всех подряд, ты должен учесть интересы каждого.
Но, к сожалению, я не могу каждому помочь, не могу спасти даже самого себя, могу только, развлечения ради, устроить еще одно ночное аутодафе, еще более грандиозное, чем в Рошене у Августина.
Этого говорить вслух я не стал. Марсель бы меня не понял. Он не знал обо мне слишком многого. Не знал вообще ничего, кроме того, что придумал обо мне он сам. А я не спешил его переубедить. Мне нравились его восхищение и его преданность. Я был рад тому, что хоть кто-то меня ценил.
— Ладно, будем считать, что на какой-то срок роль приближенного короля тебя устраивает, а потом, кто знает, может и в нашей жизни наступит новая веха… — я попытался как-то ободрить своего понурого друга. Хотя на самом деле причиной его дурного настроения могло быть не только одиночество. Я, явно, ощущал нечто потустороннее вокруг мастерской, какой-то незримый флер, в котором, как в паутине, запутались воспоминания о чувствах, голосах и шагах, тех, кто здесь не жил. Всего лишь слабые отголоски, но они меня насторожили.
— Эдвин, не сочти это моей фантазией, — осторожно начал Марсель. — Но с тех пор, как прибыл в Виньену, я ни разу еще не оставался один…
Он осекся, явно, не зная, как продолжить. Как все это растолковать? Но объяснения были бы лишними. Я отлично понял, что он имеет в виду. Не один, в то время, как в мастерской, кроме него, нет ни души. Кругом пусто, но художник отлично знает, что, несмотря на видимую пустоту, рядом кто-то есть. Кто-то притаился и ждет, или же уже говорит. Может, кто-то уже успел вступить в контакт с предметом своего наблюдения. Я вдохнул спертый воздух в мастерской. В ноздри мне ударили запах красок, масла стружек дерева и холста, и что-то еще, похожее на почти забытый аромат из далеко прошлого.
Я с участием кивнул Марселю. По моим едва шевельнувшимся губам он ясно прочел слово «продолжай!».
— Недавно на улице какой-то незнакомец, как бы нечаянно, толкнул меня и сунул в руку записку. Это произошло там, на площади, в торговых рядах, куда я часто хожу за красками. Тогда был вечер, и в темноте я не успел рассмотреть его лицо.
— Что было в той записке? — спокойный тон давался мне лишь скрепя сердце. Кулаки уже сжимались от горячего желания проучить наглецов.
— Там было сказано, что если я немедленно не расстанусь с тобой, то произойдет нечто страшное, — Марсель немного стеснялся говорить об этом, но я и так понял, что к упомянутой угрозе автор, наверняка, приписал еще несколько и более обидных выражений.
— Где та записка? — если бы только можно было прикоснуться к бумаге, ощутить запах чернил и кожи того, кто водил по ней пером, заметить различимые только для моего глаза отпечатки пальцев и понять, что за сила двигала обидчиком.
— Я ее сжег.
Ответ Марселя меня не удивил, но я все же строго спросил:
— Почему?
Мне хотелось услышать, как он сам опишет свои ощущения.
— Ну… — он помедлил, дрожащими пальцами отвел прядь за ухо и с преувеличенным вниманием уставился куда-то мимо меня, на давно потухший зев камина. — Я, наверное, схожу с ума, но, куда бы я ее не запрятывал, эта бумажка все время попадалась мне под руки. И пока она лежала в ящике стола, мне казалось, что кто-то за мной следит. Знаешь, такое неприятное ощущение, будто чьи-то глаза жадно ловят каждое твое движение, каждый жест и каждую мысль.
