встретилась с тобой, я начал тебя ненавидеть. До этого, в предыдущих жизнях, она никогда не влюблялась настолько сильно, ваши души не были знакомы. Она была привязана только к брату. Но я знал, что когда-нибудь это должно случиться. И даже был рад, потому что иначе Линн очень быстро бы угасла. А когда она подарила тебе свой сон, я понял — вот он, мой шанс. Шанс не только исправить всё то, что она когда-то совершила, но и просто — обнять по-настоящему. А ещё где-то в глубине души я надеялся, что всё-таки смогу найти способ оставить Линн в Эрамире. Ты спросил, почему я решил сделать тебя именно императором. Дело в том, что я никогда не принимал подобного решения. Я только перебросил твою душу в этот мир, но кем ты родишься, я не знал. И изрядно удивился, когда понял, что ты стал наследником престола. Я прибыл в Лианор и изъявил желание остаться при дворе в качестве твоего наставника, чтобы ты не обнаружил свою силу раньше времени и Эрамир не выкинул тебя прочь.
— Я понял, — сказал Эдигор, спокойно кивнув. — Именно поэтому ты запретил мне рисовать. Мои рисунки воплощались, Эрамир мог почувствовать одного из своих демиургов, и в таком случае твоя затея провалилась бы.
— Да. Но всё не так просто. Постоянно находясь рядом с тобой, я обнаружил, что начал… привязываться. Мне доставляло удовольствие учить тебя, я гордился твоими успехами и иногда даже забывал о том, что затеял это всё только ради Линн. И однажды я понял, что никакой ошибки не случилось — ты стал именно тем, кем должен быть стать.
— В каком смысле? — нахмурился Эдигор.
— Наследником престола и императором. Я понял это, когда узнал и полюбил тебя по-настоящему. В том мире ты был жертвой обстоятельств, твоя судьба сложилась так, что ты не имел возможности использовать свою внутреннюю силу и весь потенциал. Но тем не менее вместо того, чтобы скатиться в самый низ, как это делают многие, ты всё равно продолжал держаться на ногах и был действительно хорошим, цельным человеком.
Эдигор едва сдержал изумлённый вздох, когда Аравейн медленно опустился перед ним на колени.
— Вы — настоящий император, ваше величество. Самый настоящий, потому что такова ваша суть, ваша внутренняя сила. И этого не изменить. Даже если вы будете называться булочником. И я никогда не лгал вам. Особенно когда говорил о своей преданности. И я прошу прощения за то, что использовал подарок Линн. Хотя на самом деле я не жалею, и не только из-за неё, а потому что вас теперь я люблю ничуть не меньше.
Маг, нервно сцепив руки и сверкая ярко-голубыми тревожными глазами на всю комнату, смотрел на Эдигора, который слушал его исповедь с непроницаемым выражением лица.
А потом вдруг тоже встал на колени и положил руки на плечи Аравейна.
— В том мире я всегда мечтал об отце. С самого детства я хотел, чтобы у меня был человек, которого я мог бы так называть. Который гордился бы мной, а я гордился им. Но моя мечта исполнилась только в этом мире, Аравейн. Поэтому я тоже не жалею. Ни капли не жалею. Я не понимаю только одного. Какого чёрта ты никогда не называл меня просто по имени?!
Маг рассмеялся.
— Я пытался справиться со своей привязанностью к вам, потому что считал это неправильным. И если бы я назвал вас по имени, это означало бы последний шаг для моей окончательной капитуляции.
Аравейн, улыбаясь, смотрел на озадаченного Эдигора. Сейчас он гордился им, как никогда раньше, потому что только его воспитанник мог бы настолько быстро справиться со всеми новостями, свалившимися на него сегодня, и принять их с достоинством.
— Но я обманывал себя. На самом деле это давно уже случилось, Эд.
Император вздрогнул, услышав это сокращение, а потом рассмеялся, ощутив, как с его души наконец упал большой и тяжёлый камень.
Они разговаривали ещё много и о многом, и хотя Эдигор знал, что вряд ли когда-нибудь осмелится назвать Аравейна отцом, так же он знал и другое — неважно, как ты называешь кого-либо, гораздо важнее то, что ты при этом чувствуешь.
И когда некоторое время спустя Эдигор зашёл в комнату Дорианы, он уже полностью разобрался со случившимся и знал, что делать дальше.
Императрица сидела в кресле и вязала что-то для малыша. Ана начала вязать, чтобы отвлечься от чужих мыслей и ощущений, которые преследовали её теперь даже тогда, когда рядом никого не было. Так на неё влиял Интамар. Он, как и мать, должен был родиться эмпатом, только чуть более сильным.
Эдигор остановился подле беременной жены и опустился перед ней на колени.
Дориана подняла глаза от вязания и улыбнулась. Они часто сидели так, вместе, и молчали. Императору всегда было комфортно и спокойно рядом с женой, а сама Ана могла бы сказать, что Эдигор — единственный человек, которого она понимает и так, безо всякой эмпатии. И если бы их спросили, почему у них настолько крепкие и душевные отношения, Дориана и Эдигор ответили бы: «Потому что мы так захотели».
И это было правдой. С самого первого дня, когда Ана поселилась в Лианоре, они пытались построить отношения и сделать их именно такими. Доверие, уважение, поддержка… Была ли здесь любовь? Как сказал Дориане однажды Эдигор, всё зависит от того, что понимать под этим словом. А ещё — от того, во что ты хочешь верить.
— Я горжусь тобой, — прошептал император, положив руку на колено жены. — Никем я не гордился так, как тобой, Ана.
— Что-то случилось? — спросила девушка, убирая вязание на столик. — Почему ты заговорил об этом, Эд?
Он вздохнул.
— Я столько всего говорил тебе все эти годы. Как нужно держать спину, как правильно пользоваться столовыми приборами, какое платье надеть на приём к Старшему лорду, а какое — к Младшему. Как правильно смеяться, как разговаривать со слугами, какие книги читать в первую очередь, что можно рассказывать в письмах, а что нет. Я учил тебя, Ана, воспитывал, я отчитывал тебя
