Евдокия Филиппова - Посох Богов

Царь-Солнце снял алый покров, накрывавший блюда и, сверкнув драгоценными украшениями на пальцах, бросил его дворцовым прислужникам. Преклонив колени, они подобрали его, и передали стольникам.

Под ликующие крики гостей, наконец, началось настоящее пиршество.

Мурсили дал знак для начала праздничного ритуального представления, олицетворяющего битву между божественным героем Телепину и его противником драконом Иллуянкой. Потом своё искусство представили фокусники-акробаты, глотатель мечей, пожиратель огня и акробат. Потом из клетки выпустили розовых голубей и зеленых павлинов, и юные танцовщицы, грациозно лавируя между ними, исполнили танец сложного рисунка под возбуждающую мелодию, состоявшую из смены скачущих нот и темпов. Танцовщицы с красными цветами в чёрных волосах, тоненькие и гибкие как стебельки невиданных водных растений, плавно струящихся в волнах, то содрогались в томных изгибах стройных тел, то трепетали в страстном кружении. Мужчины жадно следили за чувственными движениями танцовщиц, забывая о вине в чашах. Когда волны музыки стихли, и её последние всплески унесли танцовщиц, послышались восторженные крики, а из поднятых чаш на пол расплескалось вино.

Из наполненного людьми зала шёл тяжёлый аромат благовоний. Разгорячённые вином и представлением, роскошью яств и одежд, гости становились всё шумнее и шумнее, среди звуков раскатистого хохота, свойственного опьяневшим людям, среди радостных звуков праздничных хухупал и рокощущих галгалтури, было невозможно расслышать даже соседа по застолью.

Пиршество достигло своего высшего накала, когда посреди праздничного разноголосья и непрерывного рёва труб перед пирующими гостями встали несколько мужчин. Предстояло выступление поэтов.

Они пропели гимн о подвигах божественного героя Телепину, и едва замерли его последние звуки, Асму-Никаль вдруг услышала один голос, возносящийся под самые своды. Кто-то читал древний гимн.

Этот голос, он был знаком и незнаком ей одновременно

Голос лился свободно, торжественно и печально.

Она искала глазами того, кому принадлежал этот голос. Она почти угадывала, как должен был выглядеть тот, кто мог говорить так, чей голос мог вот так запросто проникать в самое сердце. Она должна была его увидеть этого человека, его голос звал её.

С трудом протискиваясь сквозь ряды придворных, выстроившихся вдоль стен, она пробралась к большому низкому окну и…. наконец, увидела его.

Он был очень красив, этот молодой поэт, и был так же не похож на жителей Хатти, как и она сама. Но она узнала его. Это был юноша из её снов. Высокий, златокудрый и синеглазый, прекрасный, как самое изысканное изваяние божественного Телепину. Сердце молодой жрицы забилось как праздничный барабан.

Когда растаяли под сводами зала Собрания последние звуки, поэт поклонился царю с царицей, повернулся к гостям, и… они встретились взглядами.

О Боги, ведь иначе и быть не могло! Они словно были созданы друг для друга. Все предчувствия и сны говорили ей о том, что это обязательно случится.

Асму-Никаль, взволнованная, с неистово бьющимся сердцем, повернулась к подруге, чтобы спросить, знает ли она этого молодого придворного.

— Кто это? — срывающимся шёпотом промолвила Асму-Никаль, но ответом ей было ледяное молчание. Харапсили не отвечала, словно окаменев.

— Он так красив! — сердце Асму-Никаль пронзило незнакомое восхитительное чувство. Волнение, трепет, смятение, радость? Она едва могла дышать.

— Харапсили… — прошептала Асму-Никаль, пытаясь поймать руку подруги. Но не найдя руки, она повернулась к ней и поняла, что молодую жрицу Каттахци-Фури поразила та же стрела.

Так и стояли они рядом, ошеломлённо глядя на юношу.

Уже тогда Асму-Никаль знала, что Алаксанду встанет между ней и Харапсили. Но она не могла предположить, что её подруга станет с ней соперничать. Ведь если бы он полюбил Харапсили, а не её, она не стала бы препятствовать их любви.

Но её подруга была другой.

— Я не отдам его тебе! — тихо, но грозно, словно раскаты дальнего грома из-за гор, сказала Харапсили, вытягиваясь во весь свой небольшой рост, словно стараясь казаться выше и значительнее.

Асму-Никаль, приблизившись к ней на шаг, как можно мягче произнесла:

— Успокойся, моя дорогая. Давай же поговорим!

— Не расточай на меня свои чары, — в недоброй усмешке скривила губы Харапсили, Асму-Никаль даже послышалось, как скрипнули её зубы.

Харапсили шагнула назад, отстраняясь.

— Достаточно того, что ты околдовала Алаксанду.

— Как ты не понимаешь, здесь нет никакого колдовства. Это любовь, но она сильнее зелья и заговора.

— Посмотрим, Асму-Никаль, посмотрим. Я ведь не отдам тебе Алаксанду. Так и знай!

— Как ты можешь так говорить? Он любит меня, он мой жених.

Услыхав эти роковые слова, Харапсили отпрянула назад, задыхаясь, как воплощение слепой безоглядной ярости, бушуя как бурный водопад, почти закричала:

— Пока лев и вол не пойдут в одной упряжке, ворон не станет белым как аист, вепрь не спрячет клыки и не покроется шерстью овцы, Алаксанду не будет принадлежать тебе! И если мне не хватит жизни, я найду вас и после смерти и заберу его у тебя! Так и знай, Асму-Никаль, так и знай! Да будет так!

Не имея больше сил укротить ревнивую ярость, Харапсили повернулась спиной и побежала прочь

Званый вечер шёл к завершению. Среди пёстрой сутолоки, которую расстроенная Асму-Никаль терпела уже с большим трудом, она разглядела неторопливо шедших ей навстречу отца и молодого военного. Широкие плечи офицера прикрывал синий плащ, скреплённый на плече бронзовой булавкой. Под плащом короткая до колен туника, с металлическими вставками, перетянутая кожаным поясом. На шлеме в такт шагам колыхался гребень из конских волос. Правая рука, затянутая в кожаную перчатку, спокойно лежала на рукоятке меча, вложенного в ножны. Он снял шлем и плащ и отдал слуге.