— Ты обронил эти перья в первую ночь, когда тебя унес вихрь, — пояснил Собран.
— A-а, — отвечал Зас.
Дары Заса, нетронутые, всю ночь простояли в узловатых корнях вишневого дерева.
Светало. Было прохладно.
Собран до самого рассвета пролежал на склоне холма в объятиях ангела. Четыре месяца назад умерла его дочь, восьмилетняя Николетта.
Собрану почти нечего было поведать Засу, разве что о том, как у детей началась лихорадка, как кожа у них покрылась сыпью и как сам винодел с женой испугались за малютку Батиста, как опасно близко была к болезни Селеста, вымотанная и истощенная кормлением и уходом за младенцем.
Сестра Собрана, Софи, приходила помогать — ее собственные дети уже переболели. В один день Николетте вроде как стало лучше, и они с Сабиной даже поели, сев на кровати, о чем-то болтали. Потом Сабина громко позвала родителей (у Собрана от ее крика кровь застыла в жилах; взбегая по лестнице, он чувствовал, как подгибаются ноги). Посиневшая Николетта лежала на кровати. «Она просто умерла, — сказала тогда Сабина. — Резко вздохнула и опрокинулась».
— Господи, нет! — вскричала Селеста, хоть и понимала, что спасать ребенка уже поздно.
Когда Зас прилетел на встречу, он все понял без слов — Собран не успел и слова вымолвить, как ангел подхватил его на руки, и оба опустились на землю.
На похоронах и после друзья, встречая Собрана, клали руки ему на плечи. Те, кто утратил своих детей, хорошо понимали, каково ему. И сам Собран поддерживал Селесту — по ночам, когда жена, плача, кормила малыша, в саду, где она стояла, сжимая и разжимая кулаки в безмолвном горе, глядя, как Сабина кормит цыплят: опустошив горшочек с кормом и застыв на месте, будто статуя, безмолвное воплощение тишины, их выжившая дочь смотрела на птенцов. Она низко опускала голову, так что становились видны шейные позвонки, а Собран, видя жену и ребенка неподвижными, заводил супругу домой, боясь, как бы дочь не заметила отчаяние матери.
Батист же хныкал, требуя вторую сестру, думал, будто родители спрятали ее от него, как прячут некоторые вещи, с которыми ему еще не дозволено играть.
Весь дом погрузился в печаль.
Друзья приносили Собрану бренди, выпивали с ним, обнимали его, однако ничьи объятия не могли унести страдающего отца прочь.
Объятия же Заса были крепки и нежны, свежи, будто река по весне. Ангел держал Собрана уверенно и терпеливо, пока тот рыдал у него на руках.
Горе словно притупилось, столкнувшись с телом Заса. Человек и ангел долго лежали неподвижно, в полной тишине, пока внизу не проехала повозка. Возница придержал лошадь, встал на козлах, присмотрелся — не обманули ли его глаза, правда ли он видел мужчину в объятиях ангела? А убедившись, задрожал, рухнул на место и погнал лошадь, будто за ним гнались все волки Бургундии.
— Твой сосед? — спросил Зас.
— Да, Жюль Лизе. Надеюсь, он решит, будто ему все привиделось.
— Твои домашние скоро проснутся. Нам обоим пора идти.
Глядя, как по дороге удаляется повозка соседа, Собран проговорил:
— Уходя на ночь по делам, я всегда возвращался с подарками, и девочки встречали меня криками: «Папа! Папа!» Они подпрыгивали на месте. Николетта была ниже ростом, но казалась тяжелее. Сабина успевала подпрыгнуть три раза, а Николетта — один. Она приседала и словно выстреливала вверх, вот настолько. — Винодел рукой обозначил высоту, — Я пытался научить Николетту говорить саму за себя, не позволять Сабине высказывать мысли за обеих.
Винодел надолго замолчал, а потом взошло солнце, и от каждого камня на пути его лучей потянулись длинные тени.
Зас провел ладонью по лицу Собрана, будто бы осушая слезы.
— Я постоянно заботился, чтобы девочкам всего доставалось поровну, но Николетту, — голос Собрана надломился, — я любил больше.
Вспомнилось, как они с младшей дочерью строили шуточные заговоры против более сильной старшей, как он с Николеттой на плечах носился по дому за Сабиной и обе девочки визжали от восторга. Вспомнилось, как Собран часами играл с младшенькой, постепенно входя в ее жизнь, ведь после армии отец вернулся для дочери совершенно чужим человеком.
— Найди ее на Небесах, Зас, — попросил Собран. — Ради меня найди.
Ангел разомкнул объятия и развернул Собрана к себе лицом.
— Ты хоть понимаешь, о чем просишь?! — проговорил он.
— Да, я прошу рассказать, как ей у Бога, — Собран заглянул в лицо ангелу и тут же почувствовал, как рука Заса рванула его за волосы. — Я знаю, тебе это ничего не стоит. Умоляю, найди ее ради меня.
Ангел поднялся во весь рост, уронив Собрана на землю. «Так и быть», — произнес он или что-то подобное, а может, не говорил ничего, но главное, Собран понял: ангел дает согласие.
Огромные крылья захлопали, подняв тучу пыли. Слезящимися глазами Собран следил, как Зас удаляется — летит в сторону дома, а затем витками поднимается в небо навстречу восходящему солнцу.
Закрыв глаза, винодел прокашлялся, встал на ноги и, снова открыв глаза, побрел к дому. Все мысли Собрана оказались заняты одним-единственным образом: ангел, стоящий перед ним во весь рост, раскрывший могучие крылья… Это видение затмило собой прочие воспоминания о Засе, преследуя Собрана весь следующий день и в дни после него — остаток лета, осень и зиму. Стоило виноделу закрыть глаза, как он видел солнце, отраженное от сияющих перьев, видел дорожки от слез на покрытой пылью безволосой груди, два бесцветных соска, перекрещенные полосы-подпись, белые губы на белом лице и глаза — бездонные и враждебные, словно море, на которое смотришь сквозь прорубь.
Собран будто влюбился. Он не мог выкинуть из головы образ ангела, да и не хотел, устал бороться с этой болью. И ему стало за себя стыдно. Все, что он знал об ангеле до того, позабылось.
Ангел сидел на пограничном камне, скрестив перед собою крылья. Сидел он столь неподвижно, что, несмотря на ясный взгляд, бледная кожа наводила на мысль о хвори.
Собран надел выходной костюм, причесался, смазав волосы маслом, принес лучшего вина, какое смог отыскать.
Ангел долго колебался и наконец принял предложенный хрустальный бокал.
— В следующий раз, того и гляди, вынесешь сюда кресла, — сказал Зас.
— Мне по душе все как есть, — покраснел Собран.
— Сколько тебе лет?
— Тридцать. — Малиновый жар еще не сошел с лица Собрана. — А потому без кресел будем обходиться, пока мне не стукнет полсотни лет.
— Посади перечное дерево. Через двадцать лет оно вырастет достаточно, и ты сможешь все лето обедать за столом под его кроной с семьей и одну ночь пить вино со мной.
