и ошиблись, то уже раскаялись. И для нас вы сделали уже столько, что…
— Я не наказываю себя, Бибби, — прервала я ее горячую речь. — Я просто вкладываю деньги в рост своего дела. Вы — мои помощницы, даже больше. Вы мои главные ресурсы. А значит, должны выглядеть красиво и быть здоровыми и полными сил, чтоб все понимали, что у нас приличное заведение. Сейчас это намного важнее, чем моя красота и мои наряды, понимаешь? Это наше будущее, наш доход, наше пропитание.
Наши препирательства прервало всхлипывание.
Мы с Бибби оглянулись.
Старая Ханна, обряженная в чистую белую полотняную рубаху, с расчесанными седыми волосами, с раскрасневшимися от мытья в горячей воде щеками, сидела на постели и рыдала чуть не в голос, утирая натруженными руками лицо.
— Что такое, Ханна? — осторожно спросила я. — Что с тобой? Мы тебя обидели? Ради бога, прости нас. Видишь же, у нас дела идут не очень, мы за жизнь боремся, вот и болтаем что попало без умолку. Мы не со зла; просто столько всего навалилось…
— Нет, нет, — всхлипнула старуха, отирая морщинистые щеки и улыбаясь. — Вы не обидели меня. Ах, добрые души! Просто… за этот день заботы о себе я получила больше, чем когда-либо. Всю жизнь прожила, ненужная, как собака под забором. А тут и еда, и мыться. И новая одежда…
И она заревела еще громче.
Ее слезы тронули и сердечко Бибби.
Ей стало стыдно, что она ругала и травила бедную старуху, да и жаль ее стало, одинокую и несчастную. И она завыла громче Ханны, утирая рукавом мокрый нос.
— Ну, не надо, не надо! — попыталась остановить их я. Но тщетно.
Обнявшись, они ревели от души, жалея друг друга и примиряясь.
***
Наутро я отварила картошки, чуть посыпала ее зеленью, добавила по кусочку сливочного масла. Бибби сбегала накануне за ним к молочнику. Дорогое удовольствие! Но я помнила о щеках Бибби, которые следовало бы наесть покруглее, и потому не скупилась, хоть деньги и таяли с катастрофической скоростью.
Завтрак удался на славу. Да еще и на обед осталось — в лесу нам обязательно есть захочется.
Бибби со смаком облизывала ложку. В кармане ее снова виднелась яркая обертка от шоколада.
Старый Ганс прибыл к назначенному времени. Оглядев нашу команду — все, как одна, с лопатами и ведрами, — он только покачал головой.
— Что вы такое затеяли в этом лесу? — подозрительно спросил он.
— Репу копать будем, — легкомысленно ответила я. — И возить сюда, в мой погреб.
Погреб в таверне был отличный. Огромный, просторный. Кажется, раньше там бочки с вином стояли. Теперь нет; ну, ничего. Скоро все-все-все наладится и будет как прежде!
— Репу? — удивился Ганс.
— Репу?! — воскликнула пораженная Бибби.
Старуха только закатила глаза.
— К чему эта ложь, — пробормотала она, мотая седой головой.
— Ну хорошо, хорошо, хорошо! — сдалась я. — Не репу. Те клубни, что вы ели.
— Мы что-то оттуда ели?! — в ужасе прокричала Бибби, хватаясь за горло, будто кусок сию минуту встал у нее поперек горла и душит ее.
— Дурочка, грибы оттуда ты точно ела, и не спрашивала, что это, — подсказала Ханна.
— Что за клубни такие? — не отставал Ганс. — Ты что, отравить нас хотела?
— О-о-о-о! — проорала я, ощутив себя на секунду в дурдоме. Или в детском саду, где все задают глупые вопросы. — Я их ела! Ты их ел! Все мы их ели, и никто не отравился! Потому что они не ядовиты, ясно вам?! Это картофель! Не репа, картофель! Это… земляное яблоко, вот! Картофель! Вкусный и сытный! Нельзя есть только красные ягоды с семенами, что растут на ботве, а клубни можно! И нужно!
— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Ганс.
— О-о-о-о! — проорала я, как гоблин, идущий в атаку. — Да иноземец же продавал их в столице! Привез, небось, из своей… Тиливилитрямбии, или откуда он родом! И продавал картофель к столу господ из столицы!
— О-о-о, — вслед за мной проорала Бибби, — я ела блюдо для знатных господ?!
— Да, — мне легче было согласиться с ней, чем разубеждать или что-то объяснять. — Ты ела Ля Тартуфель. Это очень модно, да.
— Но вам втроем нипочем его не выкопать, — весело сказал Ганс. Да чтоб ты провалился!
— Это еще почему?! —взъерошилась я.
— Там вся полянка им заросла, — ответил Ганс миролюбиво. — Тартуфеля там много. Я же знаю это гиблое место. Он плодится что сорняк.
Я тяжело вздохнула. Вот за что мне эти мучения?!
— Мы постепенно, — сказала я терпеливо. — День за днем.
Ганс снова замотал головой.
— Женщина, ребенок и старуха, — произнес он. — Которым потом надо мыть, готовить и убирать. К концу месяца вы помрете со своим тартуфелем.
— Месяца?!
— А я о чем? Его там так много, что к первому снегу бы управиться.
Я, потрясенная, промолчала.
— Давай так, — предложил Ганс. — Ты мне даешь золотой — слышал, они у тебя водятся, — а я нанимаю пару-тройку крепких пьяниц. Скажу им, что лендлорд велел выкорчевать эти клубни из земли. Они потихоньку и выроют их за бутылочку доброго винца. Ты же не в накладе останешься? Тартуфель твой вкусный и сытный. Зиму точно вы на нем проживете. Да еще и посетителей бог пошлет, — Ганс подмигнул. — Я всем уж рассказал, что у тебя ел такое блюдо, какого не пробовал нигде и никогда.
Но меня беспокоило другое.
Мои трюфеля!
Мои драгоценные трюфеля! Как бы наемные копатели их не повредили.
Я не знаю, знали ли вкус трюфелей местные богатеи, но их всегда можно научить
