— Я… я должен убить свою дочь? Нет, брат, я не принесу в жертву свою дочь! — Кулак отца загрохотал по столу — Вы не заставите меня совершить такое! У меня осталась одна дочь!
Я перехватила руками горло. Трудно стало дышать. Не хватало воздуха. Может быть, оттого, что так бешено колотилось мое сердце? Я даже представить себе не могла, что выпало бы нам с Эриком. Ведь прелюбодеяние с неверующим считалось бесовским делом и каралось так же строго, как содомия.
— А я и не хочу заставлять вас, Альберт, — послышалось льстивое замечание. — Святость души — это ваше личное дело. Но ваша дочь носит в себе семя зла — а ведь она ваша плоть и кровь, подумайте об этом. И лишь очищение могло бы спасти ее душу
— Нет, — пробормотал отец, — нет.
Семя зла — а что, если черный человек уже обо всем знал? Еще один процесс мне не пережить. На этот раз им удалось сделать из меня возлюбленную сатаны! Мое сердце учащенно забилось. Куда идти, кого спрашивать? И тут на мое плечо тяжело опустилась рука.
— Фи, фройляйн, и не стыдно вам подставлять ухо к двери покоев вашего отца? — За моей спиной стоял господин Штефан, камердинер отца. Его косой глаз зло поблескивал, как и всегда, когда мы неожиданно встречались. Я сбросила с плеча его руку, сделав глубокий вздох…
— Смотрите лучше за тем, что творится в вашей башне, любопытная баба.
Послышались шаги, и кто-то подошел к двери. Дверь распахнулась. Я со всей силой притиснула камердинера к стене и бросилась бежать.
— Остановись! — прокатился по залу громкий голос отца. — Хватайте ее!
Напряжение нарастало, слуги в растерянности бегали кругами, беспомощно уставившись на меня, один их них даже распахнул мне портал. У колодца, с трудом переводя дыхание, я остановилась. Куда бежать, что делать? Страх парализовал меня. Ради всех святых, пусть хоть кто-нибудь подскажет мне, что мне делать сначала.
Солнце светило с неба, и, казалось, ничто на свете не могло омрачить этот чудесный день. Охранники сидели перед главной башней и играли в кости; их гогот мощной волной отскакивал от стен. Мальчишки бегали вокруг стойл, кидаясь друг в друга кусочками соломы.
— Держите мою дочь! — снова раздался крик отца, нарушив мирную жизнь двора.
Не раздумывая более, я сбросила деревянную обувь и, подхватив руками подол длинного платья, бросилась к башне, прямо к лестнице, ведущей в подземелье. Один из охранников попытался схватить меня, но остался с рукавом от платья в руке. В полутьме я сбежала по лестнице вниз, споткнулась и, упав, разодрала коленку. Стражник завернул за угол, чтобы посмотреть, кто шумел, — шпион аббата всегда на месте, когда что-то необходимо выследить и вынюхать. Я оттолкнула его и бросилась дальше, к спасительной двери лаборатории.
— Ну что, ведьма, тебе все неймется? Вход в лабораторию для тебя закрыт… — Сопя, стражник забрался наверх и снова начал следить за мной, когда я уже подошла к лаборатории и обеими руками стучала в дверь. — Что ж, подожди, когда тебя схватит благородный Фулко… — И тут он грязными пальцами схватил меня за волосы.
— Герман, открой, Христа ради, открой… — кричала я.
Дверь распахнулась, и я упала на руки лекаря. Герман смотрел на толстяка, стоящего за мной.
— Ах ты, милашка! — сказал он и захлопнул перед его носом дверь.
— Предательство, — прохрипела я, дрожа всем телом. — Где мастер Нафтали? Где Эрик? Им нужно срочно бежать, скрыться…
Снаружи в дверь колотили стражники.
— Быстро, они в пещере, — прошептал Герман и закрыл дверь на засов.
В пещере царил полумрак. Рядом с жаровней стоял накрытый стол, за которым сидел еврей и с кем-то разговаривал. Они тихо смеялись, позвякивал графин, пахло поджаристым хлебом и фруктами. Аромат розового масла разносился до самой лаборатории… Я протиснулась сквозь дверную щель.
— А мы уже ждали тебя, девочка. — Нафтали поднялся с чашей в руке. — Я уж подумал было, что ты передумала, — прошептал он. — Я думал…
— Тсс, тихо, любимая… Никто не знает, что я здесь.
— Нет, они все знают, Эрик! Я стояла под дверью и подслушивала.
— Ты подслушивала? — Смеясь, он схватил меня за уши. — Подслушала и поняла, наверное, так? Не все проливается дождем, что делает небо темным, не все так уж и плохо, как кажется…
Я вырвалась из его рук.
— Эрик, выслушай меня внимательно! Мой отец знает, что ты в замке! — Слезы хлынули из моих глаз. — Мы пропали, пропали…
Рука Нафтали легла на мое плечо, защищая, словно покрывало.
— Садись, дорогая. Садись и расскажи, что ты услышала. — Лицо его побледнело.
— Они знают все, мастер, все! Им известно о вашем лжесвидетельстве и о том, что Эрик жив, что я, несмотря на запреты, бывала здесь, когда… когда… — Со стоном я закрыла лицо руками.
Ненавистный голос все еще раздавался в моих ушах. «Пусть она опять раздвинет ноги…»
— И они знают, что ты был в часовне. Аббат узнал тебя, Эрик. — Я взглянула на него. — Теперь ты понимаешь?
Лицо его застыло в тревоге. Нафтали нащупал в темноте скамейку и сел.
— Скоро они будут здесь, — тихо, покачав головой, произнес он. — Эти священники оказались проворнее, чем я думал.
Вошел Герман и что-то прошептал мастеру на ухо. Нафтали поспешно встал со скамейки.
— Готовься в путь, Юнглинг.
— О божество Тор, — зло проговорил Эрик, — я бы вырвал у этого проклятого монаха сердце из груди…
— Так поступят с твоим сердцем, если ты не уйдешь сейчас, Эрик! — В голосе моем зазвучали свинцовые нотки. Я встала из-за стола и бесцельно прошлась по пещере. Железо за железо, огонь всепожирающий. Отец вынет из него кишки и бросит их своим охотничьим собакам на съедение. Гнев отца, ненависть Фулко не имеют границ, сегодня я почувствовала это сполна!
И тут я встретилась взглядом со стальными, отдававшими в голубизну глазами; остро, как нож, его взгляд вонзился в мои мысли:
— Ты пойдешь со мной?
Края серебряного креста вонзились в ладони.
— Я… я могу их задержать, Эрик… Я могу направить их по ложному пути, могу им рассказать…
Картины — замученное существо на прогнившей соломе, тяжелейшие раны с паразитами, порубленная плоть и дурно пахнущая кровь, одна картина сменялась в моей памяти другой, еще более тяжелой. Меня затошнило.
— Спасай свою жизнь, Эрик, я этого не перенесу.
— Элеонора, ты пойдешь со мной?
Я стояла, ощущая во рту вкус собственной крови. Они не пощадят и меня. Они готовы будут искромсать меня на куски и сжечь вместе с семенем зла. Во мне росла злость, голая, ничем не прикрытая злость, такая, какой я в себе никогда еще не чувствовала.
