— Пять… четыре… три… два…
— Простииииииите! — донесся крик Лейлы от подножия лестницы.
— Что в этот раз, Избранная? — проорал он.
— Омлет, — раздалось в ответ.
Фьюри покачал головой и нежно сказал Кормии:
— Ну, а я подумал, что тосты.
— Невозможно. Тостер она вчера сломала.
— Да?
Кормия кивнула.
— Попыталась запихнуть туда пиццу. Сыр.
— Повсюду?
— Повсюду.
— Все нормально, Лейла. Ты всегда можешь вымыть сковороду и попробовать еще раз, — громко сказал Фьюри.
— Не думаю, что сковорода пригодна к дальнейшему использованию, — прозвучало в ответ.
Голос Фьюри стал тише.
— Я не стану спрашивать.
— Разве они не металлические?
— Должны быть.
— Мне лучше пойти на помощь. — Сев на кровати Кормия крикнула подруге. — Я спускаюсь, сестра моя. Две минутки.
Притянув ее назад для поцелуя, Фьюри окончательно выпустил ее. Она приняла молниеносно-быстрый душ и вышла в свободных синих джинсах и его рубашке от Гуччи.
Может, дело в веках ношения мантий, но она не любила тесную одежду. Ее хеллрен не имел ничего против, потому что ему нравился видеть свою одежду на ней.
— Этот цвет тебе очень идет, — протянул он, наблюдая, как она заплетает волосы.
— Тебе нравится сиреневый? — она покрутилась перед ним, и его взгляд вспыхнул ярко-желтым цветом.
— О, да. Нравится. Подойди сюда, Избранная.
Кормия уперлась руками в бедра, когда заиграло фортепиано на первом этаже. Гаммы[101]. Значит, проснулась Селена.
— Мне нужно спуститься вниз прежде, чем Лейла спалит весь дом.
Фьюри улыбнулся так, как улыбался, представляя ее обнаженной.
— Подойди сюда, Избранная.
— Как насчет того, чтобы позволить мне спуститься и принести нам завтрак?
У Фьюри хватило дерзости сбросить запутанные простыни в сторону и положить ладонь на твердый, тяжелый член.
— Я изголодался по тому, что только ты можешь дать мне.
Пылесос присоединился к какофонии звуков, доносившихся снизу, и стало ясно, кто еще из домочадцев проснулся и был готов к подвигам. Амалия и Феония каждое утро вставали ни свет, ни заря, чтобы выяснить, кто будет работать «Дайсоном»[102]. Не важно, нуждались ли ковры на вилле Ривенджа в чистке или нет, они всегда пылесосили.
— Две минуты, — сказала она, зная, что если попадет к нему в руки, то в итоге они окажутся друг на друге. — И потом я вернусь и позволю покормить себя, как насчет этого?
Огромное тело Фьюри задрожало, его глаза — закатились.
— О, да. Это… о, это отличный план.
Его телефон запищал, и Фьюри со стоном потянулся к прикроватной тумбочке.
— Окей, сейчас иди, иначе я не выпущу тебя отсюда в ближайший час. Или четыре.
Она засмеялась, поворачиваясь к двери.
— Милостивый… Боже.
Кормия резко развернулась.
— Что такое?
Фьюри медленно сел, его руки держали телефон так, будто он стоил дороже четырех сотен, заплаченных за вещицу неделю назад.
— Фьюри?
Он передал ей мобильный.
Сообщение было от Зейдиста: Девочка, два часа назад. Налла. Надеюсь, с тобой все хорошо. Зи.
Закусив губу, она нежно положила руку на его плечо.
— Тебе следует вернуться в особняк. Проведать их. Встретиться.
Фьюри сглотнул ком.
— Да. Не знаю. Не возвращаться туда… я думаю, так будет лучше. Роф и я, мы можем решать проблемы по телефону и… Да. Лучше не возвращаться.
— Ты ответишь на сообщение?
— Да. — Прикрыв простынями бедра, он просто уставился на телефон.
Спустя мгновение, она предложила:
— Хочешь, чтобы я ответила за тебя?
Он кивнул.
— Пожалуйста. Отправь от нас обоих, хорошо?
Она поцеловала его в макушку и набрала: Благословенен будешь ты, твоя шеллан и дитя ваше. Мысленно мы с вами, любим. Фьюри и Кормия.
* * *
Следующим вечером Фьюри подмывало не пойти на встречу анонимных наркоманов. Сильно.
Он не знал, что заставило его прийти туда. Не знал, как ему удалось дойти.
Все, чего он хотел, — накуриться, чтобы не чувствовать этой боли. Насколько же все было запущено, раз он чувствовал боль? Сам факт, что малышка его близнеца родилась здоровой, что Зи стал отцом, что Бэлла пережила роды, что с девочкой все в порядке… ему следовало чувствовать радость и облегчение. Именно за это молились он и все остальные.
Без сомнений, все это сводило с ума только его. Остальная часть Братства будет поднимать тосты за Зи и его дочку, баловать Бэллу. Празднества растянутся на недели, а Фритц будет в продолжительном экстазе от особых трапез и церемоний.
Фьюри хорошо представлял себе это. Парадный вход будет украшен ярко-зелеными лентами, цвета клана Зи, и фиолетовыми — цвета, присущего семье Бэллы. Цветочные гирлянды развесят на каждой двери в доме, даже на уборных и шкафах, символизируя переход Наллы на эту сторону. В каминах целыми днями будут полыхать ароматные дрова — медленно горящие, обработанные поленья, дающие красное пламя в честь нового члена семьи
В начале двадцать четвертого часа с ее рождения, каждый домочадец подарит гордым родителям огромный бант из ткани фамильных цветов. Банты привяжут к колыбельке Наллы, в качестве обета заботиться о ней всю ее жизнь. К концу часа место, где лежит ее драгоценная головка, будет укрыто каскадом атласных лент, концы которых водопадом любви будут спадать на пол.
Наллу одарят бесценными украшениями, нарядят в бархат и будут укачивать в нежных руках. Ее будут лелеять за то чудо, которым она стала, ее рождение принесет радость в сердца тех, кто ждал ее появления с надеждой и страхом.
Да… Фьюри не знал, что привело его в общественный центр. Не знал, что помогло ему пройти через эту дверь и зайти в подвал. Что заставило остаться.
Но он знал, что, вернувшись в дом Ривенджа, он не сможет зайти внутрь.
Вместо этого, он сел на плетеное кресло на задней террасе, прямо под звездами. Он не думал ни о чем. И одновременно абсолютно обо всем.
В какой-то момент вышла Кормия и положила руку на его плечо, как делала всегда, когда чувствовала, что он уходил глубоко в себя. Он поцеловал ее в ладонь, она ответила поцелуем в губы и вернулась в дом, вероятнее всего, чтобы продолжить работу над чертежами для нового клуба Рива.
Ночь была тихой, и холод пробирал до костей. Ветер изредка налетал на верхушки деревьев, пожелтевшие листья шелестели так, будто им нравилось оказанное внимание.
В доме позади него, он мог слышать будущее. Избранные протягивали руки этому миру, познавали себя и эту сторону. Он так гордился ими, и считал себя Праймэйлом прежних традиций в том смысле, что был готов убивать, чтобы защитить женщин, сделать все ради них.
