— Завтра будет ведро, — взглянув будто в самую глубину чертога Богов, проговорил Волох.
А раз сказал — значит, так и случится. Если Боги благоволят пути, сам Сварог перестанет лить на головы нескончаемый дождь — и правда пора уходить.
Закончили работу вовремя и даже почти успели расплатиться с мастером Кержом и его бойким сыном, который во многом помогал не хуже взрослых мужей, как прибежал отрок из детинца — сказать, что пора бы возвращаться, потому как пир во славу Даждьбога уже разгорается.
Рарог едва успел рубаху в дружинной избе переодеть, как прибежал другой мальчишка — поторапливать. Ватажники бранились тихо, да деваться некуда.
Собрались все в гриднице: и насколько просторной она казалась поутру, настолько теперь — тесной. И не сказал бы никогда Рарог, что в детинце столько люда живет, а как расселись за столами — почитать Даждьбога Сварожича — все сразу видно стало. И любопытно, признаться.
Бревенчатые стены гридницы дышали теплом доброго дерева, разогретые уже огнем очагов, что вырыты были в полу да обложены ровными камнями. Жарко было от людей вокруг, от горячих яств, расставленных на длинных столах в больших горшках. Огоньки и тени, смешавшись, дрожали на стенах, и гомон нескончаемый, плясал между столами, прокатывался под чуть закопченным сводом вытянутой хоромины. Пахло мясом и медом, дымом и потом — и уже от этой смеси можно было опьянеть.
А больше всего — от взглядов чернавок, что сновали вокруг вместе с юркими отроками. То подливали они пиво и мед в большие братины, то убирали уже опустошенные мисы и кувшины. Пока Рарог озирался в гриднице, натолкнулся не на одно пригожее девичье личико. Но привлекали вовсе не они: были тут и другие женщины, которые выделялись среди всех. Потому как сидели рядом с князем. Одна старше, но еще в годах не слишком больших. Красивое и строгое ее лицо было будто из березы вырезано в обрамлении ослепительно белого в полумраке хоромины убруса и тускло поблескивающих рясн. Ее взгляд, безразличный, словно погруженный в себя, медленно скользил по головам собравшихся вокруг людей, ни на ком не останавливаясь. Даже необычные гости, коим не каждый здесь был рад, не заставили ее приглядеться к ним. Княгиня Ведара — Рарог знал ее еще с тех пор, как в детинце первый раз появился. Вторая женщина, совсем молодая, пожалуй, немногим старше княжны, что сидела чуть поодаль от отца, отличалась от старшей жены князя живостью взгляда и легкостью. Она с интересом рассматривала всех, кто входил в гридницу. А уж когда Рарог остановился в небольшой заминке у стола неподалеку, и вовсе вперилась в него неподвижно. Тогда только он узнал ее: та Сения, что накануне во дворе ему повстречалась. Что же получается: княжеская меньшица? А Владивой зря жизнь не проживал, стремился больше наследников после себя оставить. Да пока только был у него старший сын, что на востоке в другом большом городе сидел — Коломниче. И дочь помладше. И никто из них на детей Сении не походил, уж больно велики.
Рарог улыбнулся меньшице, чуть наклонив голову после того, как князя с княгиней поприветствовал — и та улыбкой в ответ одарила. Он обвел большую хоромину взглядом в поисках еще одного лица, которое здесь увидеть хотел, но не нашел. Не было среди женщин Грозы — и оттого стало казаться, что она и вовсе привиделась.
— Садись подле меня, Рарог! — через всю гридницу донесся громкий голос князя.
— Гостям, что спасли мою дочь, особый почет.
Он указал на лавку неподалеку от своего места — и его ближники: старшие дружинных да воевода Вихрат, который только к вечеру, видно, и приехал, чтобы вместе с правителем почтить Даждьбога, сдвинули плечи, чтобы пустить Рарога.
А пока он усаживался, дверь снова открылась, и в хоромину вошла та, кто заставила кметей на миг смолкнуть. И не хотела, видно, привлекать к себе столько взглядов, а все равно как будто огоньком пронеслась по гриднице между чернавок и отроков, которые ходили за спинами мужчин. Взгляда она ни на кого ни разу не опустила — смотрела все перед собой и молча села подле Беляны, а та что-то тихо сказала ей на ухо. Рарог и старался не слишком долго разглядывать ее, а взор было сложно отвести. Десятник Твердята, что сидел рядом, случайно толкнул его в плечо — и он отвлекся, а напоследок самым краем глаза заметил, как смотрит князь на подругу своей дочери. Мимолетный это был проблеск — один миг, и князь уже уставился в свой кубок. Но по спине как будто горячими прутьями продрало. И все слова Владивоя о Грозе, сказанные напоследок, вдруг обрели совсем иную подоплеку.
Обжигающий взор князя заметил, видно, не только Рарог. И уж сколько бы ни была бледна его меньшица, а побледнела еще больше. Задышала часто, покручивая в пальцах резную ложку. И, кажется, хотела бы сказать что-то мужу, да не решалась как будто.
Всем ватажникам нашлось место за столами. И хоть все еще посматривали кмети на них с понятной подозрительностью, а теснились, придвигали миски ближе. Скоро и разговоры на всех стали общие. И чарки сталкивались в братинах до треска, до хохота. И, верно, глядя на разгорающееся веселье, Боги радовались вместе с детьми своими и внуками.
Мужи ничуть не уставали от еды и питья, хоть и наступала уже со всех сторон хмурая сырая ночь — даже в гриднице чувствовался ее дух, пробирался внутрь, стоило только кому-то приоткрыть дверь. Первой ушла с пира княгиня Ведара. Все время она просидела, не сказав никому и слова, словно все это было только необходимостью, которую она выполняла вовсе через силу. Она пожала легонько плечо дочери, и та встала с места тоже, хоть и промелькнуло по ее лицу заметное сожаление.
Одна за другой женщины покидали гридницу, оставляя мужей за разговорами, в которых им места уже не находилось. Да и устали нынче, исхлопотались — пора и отдохнуть. Рарог и моргнуть не успел, как вслед за меньшицей пропала с глаз и Гроза, за которую взгляд весь вечер цеплялся. А вот она в его сторону ни разу и не посмотрела, будто не было его здесь. И оттого непрошенная острая досада разрасталась в груди. И как ни заливай медом — все равно колет. Что же за напасть такая? Словно чары кто творил над ним. А может и все чары только в наружней неприступности девицы и мысли, что вот сядет он в струг свой — и больше ее, может, не увидит.
Приветливые и улыбчивые, несмотря на усталость, чернавки чуть скрашивали злобу на самого себя. Прижимались горячими боками, протискиваясь между мужских плеч, да повизгивали коротко и тихо — не очень-то рьяно — если у кого-то вдруг руки чесались пощупать их. И чем дальше, тем посвященное Даждьбогу пиршество будто в дурман погружалось. Вот уж и князь, который от дружины своей ни в чем не отставал, стал казаться не таким суровым. И лица гридьбы и находников слились в одно: раскрасневшееся, блестящее от испарины, с разгоревшимися буйством глазами.
Пожалуй, пора и честь знать, а иначе ни одна на белом свете сила не сумеет поднять утром с лавки и заставить еще и к кормилу садиться. Рарог вывалился из гридницы — подышать. Уж больно душно там стало и шумно, как мужи успели пива изрядно выпить. У самого голова во хмелю: давно такого не бывало. Еще одна опасность в княжеском тереме оказаться: столько всего вокруг, что не каждый день встретишь в жизни дорожной. И яства разные, и мед самый лучший и пива — хоть залейся. Конечно, своим ватажникам Рарог не позволял буйствовать и в загул уходить, даже если случалось богатую добычу перехватить. А сегодня-то что ж. Пусть гуляют. А там работа на стругах быстро вышибет из них всю вялость после такой шумной ночи.
— Ты куда, Рарог? — крикнул кто-то вослед.
Он только отмахнулся. Встал на крыльце, задрав голову к небу, с которого сыпала мелкая морось. Оседала на резных перилах, за которые он еще держался, на траве, все более густо поднимающейся из земли с каждым днем. Вздохнул. Надо бы пойти да отоспаться хорошо.
Чуть покачиваясь, хлюпая по влажной земле, Рарог двинулся к дружинным избам. Едва не рухнул, поскользнувшись на мокрой тропке, руками взмахнул, вновь находя равновесие. Живым бы добраться… Что ж за хмель такой опасный в голове ворочается? Кажется, и выпил-то не так много, как случалось порой. Но дурнотно так — нехорошо. Аж перед глазами плывет. Повернув за угол терема, он поднял взгляд — и встал на месте. Впереди стояла девушка, будто полупрозрачная среди блестящей пыли дождя. По плечам ее разметались волнистые медные пряди, большой хитровытканный платок покрывал хрупкие плечи, свисая едва не до колен. Она была под ним в одной рубахе синей и поневе. И смотрела так неподвижно, будто и сама призрака встретила — не ожидала. Но не успел он лица разглядеть, как она повернулась и пошла прочь. Не быстро и не медленно, а так, чтобы он следом за ней успел. Так явственно коснулось ее веление мысленное, чтобы шел за ней. И качнулась тут же догадка острая, режущая по всему нутру от груди до паха, растекаясь жаром: Гроза ведь это! Она?
