— Эй, сынок, — бросив в печь последнее полено, отец неуклюже поднялся с колен и прошел к столу, — ступай-ка сюда, поговорить надо!
Тось поднялся с лавки, ожидая очередную порцию неприятностей. У них теперь все новости были неприятными.
— О чем?
— Пошли, покажу что!
Тось удивился, но покорно пошел за отцом. Еще больше он удивился, когда тот привел его в спальню, в которую после ухода матери даже не заходил, предпочитая спать либо на печи, либо в горнице на лавке. Тось невольно повел носом, в спальне до сих пор стоял материнский запах, да и подушки на кровати лежали так, как обычно укладывала она. Отца подобные мелочи если и волновали, то он не подал виду. Быстро пройдя к кровати, он опустился на колени и поддел ногтями гвоздь на одной из дощечек, которыми был выложен пол.
— Вот, смотри сюда!
Поддел второй гвоздь, и поднял доску, открывая дыру в подполье. Оттуда сразу потянуло сыростью и затхлостью, перебивая нежный женский аромат. Тось, которого разбирало любопытство, плюхнулся на живот рядом с отцом, заглядывая в темноту.
— Погоди, я сейчас!
Отец мягко отодвинул его, наклонился и зашарил в дыре левой рукой. Некоторое время натужно сопел, и наконец с удовлетворением извлек небольшой глиняный горшочек и поставил перед Тосем.
— Вот, открывай!
Тось взял горшок. Он был холодным и тяжелым, как кирпич. Размотав тонкую веревку и сняв с горлышка одеревеневший от времени кусок кожи, Тось ахнул. Горшок был почти до краев полон серебряными монетами.
— Это что, все наше? — Тось не мог прийти в себя от радости и облегчения. Какое счастье, у них есть заначка, значит, не придется умирать с голоду. — Слава Добычу-Добродателю! — горячо прошептал он, благодаря бога прибыли и легких путей за помощь и поддержку.
— Это мой подарок тебе на день рожденья, — сказал отец, пытаясь стереть грязь и паутину с рукава рубашки. — Он теперь твой. Ну что, поглядел?
Тось улыбался глупейшей счастливой улыбкой.
— Поглядел! — сейчас он любил отца так, как, пожалуй, никогда в жизни.
— Тогда закрой и поставь обратно, он тут на случай пожара. Если дом загорится, хватай и беги. А если схватить не успеешь, все равно серебро никуда не денется, после откопаешь, понял? — Тось кивнул, глядя на отца преданными глазами. — Только это тебе на черный день, учти. Если не будешь разбрасываться, года на три должно хватить. Главное, подати заплатить, чтоб не лезли. А то сборщики, они ведь не посмотрят….
— Пап! — Тось впервые после того, как вышел из младенческого возраста, бросился отцу на шею.
— Ну, ладно, ладно, — непривычный к ласкам, отец неуклюже похлопал его по спине тяжелой рукой. — Пошли, поужинаем, что ли….
Тось спрятал горшок обратно в подполье, быстро собрал на стол, и они весь вечер провели за разговорами. Под мерный стук дождя за окном отец оживленно рассказывал всякую всячину про то, как надо пахать и сеять, даже показывал кое-что, размахивая культяпкой; как ухаживать за скотиной и что делать, если вдруг занеможет. Рассказывал, какой овощ когда сеять, как и сколько поливать, как часто полоть. Тось чуть не плакал от радости, что отец разговаривает с ним, как с равным, никогда еще он не чувствовал себя таким взрослым, значимым и важным. Отец в нем нуждается, он теперь его защита и опора. Они засиделись далеко за полночь, пока Тось не начал клевать носом. Прежде чем отпустить сына спать, отец крепко прижал его к себе и несколько раз чмокнул в лохматую макушку. В первый раз за полтора месяца Тось заснул почти счастливым….
А проснулся от криков за окном. Вскочил, не понимая, что происходит, выглянул в окно. Дом дядьки Сегора полыхал, как огромный костер, и жар от него Тось чувствовал, даже находясь за стенами своего дома.
Мама! Там же мама!
Начисто забыв о ее предательстве, Тось натянул штаны и бросился на улицу. С криком:
— Мама! — помчался к горящему дому, но был остановлен чьими-то грубыми руками.
— Куда летишь?! Не видишь, поздно уже!
Тось оглянулся. Вокруг горящего дома собралась целая толпа. Кто-то просто глазел, кто-то пытался растаскивать ближайшие к дому сараи, чтобы на них не перекинуло ветром огонь. Бабы ревели, вытирая глаза кончиками платков, старики горестно качали седыми головами, дети, которым удалось вырваться из дома, носились вокруг, как бешеные, совершенно не чувствуя ужаса ситуации и, тем более не понимая, что там, в огне, сейчас гибнут люди. Живые люди.
Мама!
Тось дернулся, пытаясь вырваться, но в этот момент одна из стен дома рухнула, обдав все вокруг волной жара и тучей искр. Следом за ней, почти без промедления, попадали и остальные стены вместе с крышей, заставив глазевших на пожар людей отпрыгнуть подальше. Поднялась суета — ветер вдруг рванул со страшной силой, как Хельф из преисподней, и пламя попыталось перекинуться на соседний сарай и крытый соломой коровник. Они не загорелись только потому, что вчера вечером прошел дождь, и солома пропиталась водой. Однако несколько углей, шипя и разбрасывая искры, все-таки сумели найти себе сухой корм, и на крыше коровника засветилось несколько костерков. Их бросились спешно тушить, поливая водой, которую ведрами таскали из ближайшего колодца. Жалобно мычащих коров выгнали наружу и оставили бродить без присмотра. Не до них теперь. Бабы и прочий деревенский люд, до того только смотревшие на пожар, как будто зачарованные злым колдуном, вдруг очнулись и кинулись помогать тем, кто что-то делал. Некоторое время все бестолково бегали с ведрами, поливая водой срывающиеся с горящих стен клочья пламени, а потом послышались крики облегчения — ушедший было дождь вернулся, и на землю упали первые капли.
Беготня понемногу прекратилась. Люди, понимая, что с дождем им не сравниться, потихоньку побросали ведра и потянулись под навесы, чего зря мокнуть. Один Тось не двигался с места. Он стоял, упрямо стряхивая текущую по лицу воду, и смотрел, как косые дождевые струи с шипением вгрызались в огонь и гасили сначала отдельные языки пламени, а когда те отпускали в небо последний дымок, принимались за большие острова, поднимающиеся ввысь на несколько метров, на которые и смотреть было страшно, не то, что подойти.
На его плечо легла чья-то тяжелая рука.
— Пойдем, сынок, нечего тут стоять!
Тось поднял голову, посмотрел невидящими глазами. Это был кузнец, дядька Вахар. Идти куда-то. Зачем? Зачем теперь все?
— Идем, сынок, идем, — кузнецу словно не было дела до того, что у Тося только что умерла мать.
Он подталкивал его, и мальчишке ничего не оставалось, кроме как идти, куда ведут. Впрочем, ему уже было все равно. Какая разница?
Дядька Вахар привел его под навес, в так называемую летнюю кухню с длинным столом, лавками и большим очагом, где во время страды или сева у дядьки Сегора кормили батраков. Тосю тут все было знакомо до последней щепки — они с Мирой столько раз здесь играли, что и не сосчитать. Однако сейчас народу под навесом собралось гораздо больше, чем обычно, чуть ли не вся деревня. Тось хотел спрятаться где-нибудь с краю, чтобы никто не приставал, сил не было разговаривать, но ему не дали.
— Эй, ну где он там? — раздался недовольный бас дядьки Снасия, старосты, и кузнец, приведший Тося, подтолкнул его внутрь.
— Здеся!
Люди расступились перед Тосем, пропуская мальчишку к столу. Он съежился и втянул голову в плечи, ощутив на себе недоброжелательные и любопытные взгляды. Они давно были ему не в диковинку, но сегодня их ощущалось чересчур много.
Дядька Снасий сидел во главе стола, поставив на него локти. Его живот упирался в столешницу, а маленькие внимательные глазки грозили пробуравить Тося насквозь.
— Ну что, парень, есть у нас к тебе вопрос. Отвечай честно, а не то худо будет, — предупредил он.
Тось кивнул, не понимая толком, о чем тот говорит. Староста удовлетворенно крякнул.
— Ты знаешь, где твой папка был этой ночью?
Тось шмыгнул носом и пожал плечами.
— Так дома, где ж еще?
