Снова вертится-крутится все, только теперь Мира не говорит ничего, от визга ее рассерженного уши закладывает.
- Зачем, зачем зовешь его?
- Мира, отпусти, отдай мне его! Прошу тебя! Если дорог он тебе - отпусти, со мной он счастлив будет?
- А ты с ним? Смотри, как вы с ним жить будете!
Снова клюкой ткнула. Только теперь увидела я себя одну-одинешеньку, стоящую у дома большого на пригорке и вдаль с тоской смотрящую.
- Нравится? И не в походе он в это время будет, а в корчме! Снова звать его будешь?
Больно это слушать было, только вспомнились вдруг его губы горячие и слова мне одной сказанные: "Ни с кем мне так хорошо не было..." Набрала побольше воздуха да как закричу изо всех сил:
- Богдан!
Исчезла Мира, лес темный вокруг, волки воют где-то вдали, а я, свернувшись калачиком, на земле лежу и пошевелиться от ужаса не могу. И вдруг руки горячие от земли оторвали.
- Богдан?
- Ясна, куда ты делась? Испугала меня! Найти не мог!
А сам прижимает к груди, как будто дорога я ему и в волосы целует, думает, что не чувствую я этого.
- А ты искал?
***
Как по щеке меня ударила и бежать кинулась, думал, догоню, накажу ее, да так, что мало не покажется. Бросился за ней вдогонку.
Но вдруг споткнулась она впереди, понял, что теперь уж точно поймаю, но, сколько не искал ее в темноте, натыкался руками только на кусты да кочки. Звал ее, да только ответа не было. Сел на землю, не понимая, куда Ясна деться могла. И тут услышал, как зовёт меня шепотом по имени. Дальше уже на этот шепот шел.
Увидел фигурку ее, свернувшуюся калачиком на голой земле, и вся злость на нее прошла, исчезла куда-то. Наоборот, так жаль ее стало - я защищать да оберегать ее должен, а напугал - вон, дрожит вся!
И столько радости в имени моем, которое она, как молитву, шепчет:
- Богдан! Богдан!
- Ясна, куда ты делась? Испугала меня? Найти не мог!
Подхватил ее на руки - лёгкая, как перышко! Прижал к груди, стал волосы ее целовать.
- А ты искал?
- Искал.
- Побить меня хотел?
- Ясна, прости меня! Разозлился очень... Хотел, признаю, но не смог бы, не стал... Сам не понимаю, что со мной твориться...
Нес ее неспеша к костру, уже гомон воинов слышен был. Не сопротивлялась, наоборот, к груди льнула, шею руками оплела. Когда совсем немного пути оставалось, вдруг сказала:
- Поставь меня.
Не хотел отпускать, но пришлось. Скользнула вдоль тела, но не сразу отошла, а обняла крепко-крепко. Наклонился к ней - сама лицо вверх тянет, даже на цыпочки встала. Руку на затылок положил и поцеловал, всю нежность, на какую способен был, в поцелуй вкладывая. А она ладошки свои под рубаху засунула и стала по спине пальцами узоры рисовать, где просто коснется, а где ноготками зацепит. От рук этих пожар в паху разгорался, плоть кровью наливалась. И, ведь, чувствовала она, что со мной происходит, потому что сама о тело мое тереться стала. Как же и мне ее кожи коснуться хочется - руки сами завязки на платье ищут!
...Только, как ведром воды ледяной окатили - хохот за спиной! Дружинники от костра отошли, да на нас в темноте наткнулись - да еще кто! - Третьяк с Волком! Теперь насмешек не оберешься!
Ясну за спину свою спрятал, да только и здесь не отступила она, не отошла в сторону - к спине прижалась, руками за пояс ухватилась.
- Ой, воевода, пожалей нас, несчастных, нам бы тоже жен в поход с собой брать надобно! А-то ты один наслаждаешься! А нам, значит, смотри и завидуй?
- Угу! - Волк гудит, - Не по-товарищески!
- Угомонитесь, несчастные! Сами знаете, как сложилось все! - к девушке повернулся. - Пошли, Ясна, ужинать.
За руку взял ее, к костру выводя, чтобы все, а особенно Милорад с Баженом видели, что моя жена это, и рот свой на нее не разевали. Усадил рядышком. Мстислав две плошки с мясом жареным да морковкой передал, сам в ее руки одну из них вложил. А она и не противится, смотрит и улыбается радостно.
13 глава
Сколько долгих вечеров я провел со своими воинами в лесах, степях, горах даже, сидя вот так у костра! Не сосчитать! Рассказывали истории, многие из которых слышал я не раз и не два. Смеялись над шутками, то и дело, подбрасывая в костер свежих веток.
Только сегодня был не такой, не обычный вечер. Рядом, чуть касаясь ногой моей ноги, сидела девушка, от близости которой я не мог связно мыслить. Да, что там, не слышал даже, о чем говорят дружинники! Смотрел на языки пламени, а ногу жгло от ее тепла. Сумел сосредоточиться только тогда, когда услышал, что она заговорила.
- Меня дедушка немного учил.
Бажен продолжал беседу:
- Ничего себе немного: дважды ушла от удара и сбоку рассекла ему плечо. Ты могла и в сердце - ты так быстро двигалась, что он бы за тобой все равно не успел!
- Могла, только убить не хотела!
То есть, она не просто подержала меч в руках, как я подумал - она сражалась! Она справилась с мужчиной, да ещё и запросто! Я смотрел на Ясну, как на заморскую диковинку, и просто не мог поверить в то, что сейчас слышал! Ни одна девушка никогда на моей памяти не прикасалась даже к мечу, что уж говорить о том, чтобы сражаться!
Посмотрел на воинов - все глаз не сводят с Ясны! Они все это видели, кроме меня? Мстислав не мог удержаться:
- Да, Богдан, бери ее в дружину нашу - заменит сразу Третьяка и тебя! Лечить вместо него будет, а меч она не хуже тебя в руках держит!
Все засмеялись, кроме Милорада. Этот, вообще, сидел с отрешенным видом - понимал, что наш с ним разговор еще предстоит.
Значит, вот она какая! И лечить, и сражаться плечом к плечу с мужем станет! Помимо желания моего, уважение к ней появилось! Другой, такой, как Ясна точно в свете нет! Смогла ли Забава, к примеру, меч в руки взять? Да и не подумала бы об этом! И кровью раненых пачкаться не стала бы! И мужчине никогда не сказала бы первой, что любить его одного всю жизнь будет!
Вот что за девчонка! И радостью в сердце кольнула мысль, что она - моя!
Но, как ни трудно было сосредоточиться, все же наблюдал за своими дружинниками. Неужто, один из них предатель? Неужто кто-то мог поднять руку на княжича. По всему выходило так. Кто? Мстислава и Третьяка знаю всю свою жизнь. Люди они - семейные. Мстислав спокойный, рассудительный. Случайно попасть к заговорщикам против князя своего точно не мог. А обиды на князя никакой не имеет. Третьяк - хоть и балагур, весельчак, себе на уме. Но на подлость не способен. Волк - этот, хоть и не дурак, но и хитростью, коварством не блещет - простодушен слишком. Не смог бы план в голове своей выносить. Братья? Эти молоды слишком. Да и вдвоем они везде, а, как известно, что знают двое - знает весь свет. Уже прокололись бы. Кто же? Ярополк в жене души не чает, не стал бы семьей рисковать. Бажен здесь, а жена с ребенком и стариками - там в Муроме, на виду у князя. Оставить их там, чтобы здесь княжича убить? Нет, невозможно. Да и зачем ему? Непонятно. Все к Милораду сводилось. Молод, горяч, жена у него родами померла, да он не сильно-то и горевал. Все знали, что отец у него - крепкий крестьянин. Женил его против воли. Жена - дочкой купеческой была. Он - парень красивый, видный, полюбила она его. Отцы и сговорились, а Милорада самого и не спросили. Терпел он. Не слышал никогда, чтобы жену обижал. После смерти ее так один и живет. Была в нем обида на семью на отца, на тестя, может, на этом заговорщики сыграли. Как только?
Често признавался себе, что обвинить Милорада по душе мне было. К Ясне он неравнодушен, вон, признавался даже. Да и, конечно, маска эта в его седельную сумку засунутая - это уже прямое доказательство. А отпираться и убеждать в своей невиновности - любой будет. Милорад все-таки? Но что-то, какое-то чувство, не давало прямо обвинить его. Наблюдал за ним и видел, что сейчас он об одном только думает - о жене моей. И, как бы ни хотелось вывести его на чистую воду, понимал, влюбленный - что дурак, проколется рано или поздно.
