бомба. Но никакой бомбы — просто суфле из манго и питахайи на нежнейшей бисквитной основе, покрытое манговым желе и украшенное кусочком киви, шариком питахайи и кокосовой стружкой. От съедобных цветов я пока решила отказаться. Саброра открыл коробку, заглянул в нее, а потом вновь взглянул на меня и на какое-то мгновение сделался не ледяной статуей, не монстром, которому пришла в голову блажь меня спасти, а настоящим, живым человеком. Он, конечно, сразу загнал эту растерянную радость назад, под корку привычного стылого спокойствия, но я не сомневалась, что видела ее.
— Спасибо, — коротко ответил он. — Лучше нам пойти в столовую, раз уж тут такой пир на весь мир.
Слуги быстро сервировали кофе и разложили мое суфле на тарелки из тончайшего фарфора. Саброра запустил ложечку в упругую плоть пирожного, и я ощутила прилив необычного волнения. Казалось бы, что тут переживать? Я готовила хорошо и знала, что десерт получился изысканным и нежным. Но сейчас…
Саброра прикрыл глаза. Улыбнулся.
— Да, ты и правда кулинарный талант, — сдержанно похвалил он. За приоткрытыми дверями столовой шевельнулась чья-то тень, и я почувствовала запах пустыни и горячего песка.
— Гвидо, хотите пирожное? — предложила я. Создавая на кухне «Белой цапли» то, что изобрела моя фантазия, я приготовила намного больше, чем собиралась — то ли от волнения, то ли от страха. Дворецкий заглянул в столовую, и Саброра указал ему на свободное место — тот присел за стол и, когда слуга принес ему чашку кофе и блюдце для пирожного, негромко сообщил:
— Возможно, это столичные манеры, госпожа Эрна, но у нас не принято сажать прислугу за один стол с господами.
— Ты давно не прислуга, Гвидо, — усмехнулся Саброра. От пирожного на его тарелке уже ничего не осталось, и он с видимым удовольствием взял добавку. — Ты друг семьи.
Я готова была поклясться: он был рад, что я это поняла и пригласила старика разделить с нами десерт. Гвидо с удовольствием съел свое пирожное и с легким поклоном произнес:
— Благодарю, госпожа Эрна, за такое изысканное угощение. Буду счастлив, если когда-то смогу вас порадовать чем-нибудь.
Я улыбнулась — старик поклонился снова и, выйдя из-за стола, скрылся за дверями. Саброра посмотрел на меня так, словно загадал мне загадку некоторое время назад и теперь хотел увидеть, додумалась ли я до ответа.
— Что-то не так? — спросила я. Саброра откинулся на спинку стула и рассмеялся, словно я теперь не раздражала его, а забавляла.
— Ты действительно не видишь, кто он?
Я нахмурилась. Пожала плечами.
— Не вижу, хотя и задаюсь вопросом, как он смог прожить столько лет.
Саброра посмотрел на тарелку, в которой красовались еще три пирожных, словно оценивал, сможет ли съесть еще одно, и на его лице мелькнуло то выражение, которое упоминала Марлен — мечтательно-юношеское.
Про прикосновение к груди любимой девушки я предпочитала не думать.
— Он голем, — объяснил Саброра. — Голем, изготовленный две сотни лет назад. А то, что ты ведьма, которая с трудом различает себе подобных, это уже интересно.
Расправившись с пирожными, мы перешли в гостиную — вернее, это Саброра отправился туда с еще одной чашкой кофе и опустился в кресло, а я потянулась за ним и, устроившись в уголке дивана, обитого тканью цвета темной охры с золотыми вышитыми цветами, поинтересовалась:
— А почему этот портрет повернут к стене?
Саброра посмотрел на меня так, что сразу стало ясно: это большой кусок не моего дела, и я не должна туда лезть. Однако он все-таки снизошел до ответа:
— Это мой отец. Проклял меня, когда во мне проявились способности инквизитора.
Повезло ему — он хотя бы знал своего отца. Мой бросил мою мать еще до того, как я появилась на свет. Когда-то я хотела отыскать его — не для того, чтобы просить или требовать, а просто посмотреть в глаза — но потом решила, что это лишнее. Тогда мне было семнадцать, и вместо поисков отца я уехала в Ханибрук.
— Может быть, просто снять портрет? — спросила я. Взгляд Саброры сделался еще тяжелее, и я примирительным жестом выставила ладони вперед.
— Извините. Я сую свой нос не в свое дело. Но раз уж мы делаем вид, что я ваша невеста…
Саброра нервно дернул кистью правой руки, и в воздухе засветились очертания Гексенхаммера. Он не собирался меня ударять — просто показывал, что может это сделать, и я вновь почувствовала себя маленькой и жалкой. Соринкой на скатерти, которую не стряхнули только по недосмотру.
Я его раздражала. Я была ведьмой, и все в Саброре сейчас поднималось для того, чтобы смять меня в лепешку. Он не был в этом виноват — его так учили. Видишь ведьму — бей. Даже если вы с ней поселились под одной крышей, и она готовит лучшее в этой части королевства суфле.
Да, лучшее. Я знала цену своим десертам.
— Что я могу сделать? — миролюбиво спросила я. — Мне не хочется вас так бесить, Энцо, но… что бы я ни делала, все не так.
Он понимающе кивнул.
— Ты не можешь отказаться от своей природы. Как и я от своей. Так что давай просто потерпим друг друга, пока все это не закончится, — Саброра усмехнулся и добавил: — Я постараюсь больше тебя не пугать. А ты не задавай лишних вопросов.
— А какие вопросы лишние? — не удержалась я. Почему-то мне вдруг стало бесконечно жаль его. Саброру вел долг — он приказал ему спасти меня, привезти в этот город, поселить в своем доме, но он не мог отменить ту идущую из самой глубины ненависть, которая составляет саму суть инквизитора.
Ведьма может раскручивать и закручивать железки, которые восстанавливают его после ран, может быть улыбчивой и милой, может угощать свежайшими десертами — но она все равно останется ведьмой. В этом и беда.
— Например, о моей семье. О личном.
— Хорошо, — кивнула я. — Понятно. А почему я с трудом понимаю, где мне подобные?
Этот вопрос так и крутился на языке, и его нельзя было назвать личным. Я с трудом узнала ведьмака в Луке и даже не заподозрила, что с Маруном что-то не так.
— Даже не знаю, — ответил Саброра, и в его голосе мелькнули заинтересованные нотки. — Ты что-нибудь чувствуешь сейчас?
Я прислушалась к себе и уловила едва заметное дуновение — по волосам, заплетенным в косу, скользнул ветерок. Легкий, словно кто-то вздохнул рядом. Саброра вопросительно смотрел на меня, в ожидании ответа.
— Что-то подуло, — сказала я, чувствуя себя полной дурой — уже не в первый, кстати, раз. Саброра