возвращалось на историческую родину. Поэтому можно сказать, что я полукровка, – заключила Айуми, допив чай, и сразу же облизала губы от остатков облепихи.
Я отвел взгляд, чтобы не казалось, что я засматриваюсь. Но я признаюсь, чем дольше Айуми говорила, тем сильнее мне хотелось ее узнать. Но вопросов сегодня мной уже было задано достаточно, хотя и странно, что девушка пока не интересовалась моей биографией.
Однако я решил кое-что уточнить.
– Айуми, прости, но давно ты пишешь о гейшах?
– Два года, – быстро ответила она. – Даже два с половиной.
– И чем же вызвано подобное любопытство?
– А почему ты спрашиваешь?
Похоже, разговор снова зашел в тупик, как и в прошлую встречу. Хорошо, что чашка Айуми теперь опустела и мою рубашку не обольют горячим чаем.
Но, если честно, я все же рассчитывал на то, что расшевелю Айуми. Так и получилось, и я наконец-то озвучил идею, пришедшую в голову еще десять минут назад.
– Я хочу предложить тебе работу, – заявил я.
Айуми недоуменно посмотрела на меня своими аквамариновыми глазами.
– Я не знаю о твоих планах после окончания университета, но думаю, ты могла бы быть полезной в нашей компании, – с уверенностью продолжил я, внимательно наблюдая за ее реакцией.
– В вашей? – переспросила Айуми, обдав меня недоверчивым взглядом.
– Я расскажу тебе все, если ты согласишься прогуляться со мной в одно замечательное место. Мы пойдем в квартал Ёсивара.
– Что? – Айуми вскочила со стула, скрип которого был слышен, наверное, на улице. – Ну уж нет, разговор и так затянулся, но… чтобы прямолинейно предлагать заниматься проституцией, это попросту неприлично, Такуми-сан!
– Что? Я же другое имел в виду! – Если я предполагал, что выйду из кафе в чистой и сухой рубашке, то, к сожалению, заблуждался.
Букет цветов, который я лично перевязал красивой лентой, Айуми швырнула мне прямо под ноги.
Но стоит заметить, с каждой минутой Айуми нравилась мне все больше и больше.
Яркий характер, незабываемая внешность.
* * *
Спустя двадцать минут уговоров Айуми согласилась проехаться до квартала Ёсивара. Пришлось убедить ее, что это «веселое» место давно утратило прежнюю репутацию и сейчас там никто не занимается проституцией.
– Сильный пожар в тысяча девятьсот тринадцатом году нанес кварталу огромный ущерб, а землетрясение в двадцать третьем году почти его уничтожило, – начал вдаваться я в подробности, пока мы ехали в машине. – Женщины промышляли этим ремеслом еще с периода Эдо, но в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году парламент запретил проституцию в стране, так что все публичные дома были закрыты.
Айуми молчала, задумчиво глядя в окно. Но потом задала вопрос:
– Ты учился на факультете истории?
– Нет, – поспешно ответил я. – Я закончил Чикагский университет, изучал право. Но история была моим любимым предметом в школе.
– Значит, ты работаешь в бывшем квартале красных фонарей, – заключила Айуми, продолжая прикрывать ладонями голые колени, на которых выступила гусиная кожа.
Мне тоже стало зябко.
– Не совсем. – Я помедлил с ответом. – Я хочу показать тебе наших работниц.
– Работниц? – внезапно засмеялась Айуми. – Если бы ты сейчас всю дорогу не твердил о том, что современный район не имеет ничего общего с проституцией, то меня бы это не смутило. А теперь мне начинает казаться, что ты пытаешься оправдаться.
– Айуми, – я придал голосу серьезности. – Знаю, у тебя нет поводов мне доверять, но в том, что я покажу, нет ничего противозаконного. Кстати, где твои колготки? – задал я наконец-то мучивший меня вопрос.
Сгущались сумерки, и улицы Токио постепенно изменились. Дневные краски потускнели, зато ночная жизнь набирала обороты, неоновые рекламные вывески перемежались светом фонарей, поэтому везде было очень светло, хотя небо давно затянуло пеленой облаков.
Но я никогда не была любителем ночного Токио. После пяти вечера цивилизованные горожане предавались распитию спитного. Многие сильно уставали на работе, а после расслаблялись в барах и, опьянев, могли уснуть на скамейке или на тротуаре по пути домой.
Однажды я даже перешагнула через такого захмелевшего служащего.
В России мои ночи всегда были спокойными и одинаковыми. Мы жили в маленьком поселке, где каждый знал друг друга, однако мы, мягко говоря, отличались от типичных обывателей, так что о нас часто судачили.
Лето было самым приятным временем года, воздух на острове мог прогреваться до двадцати двух градусов, поэтому вечерами можно было сидеть на крыльце в легкой одежде и считать звезды на небе. Когда бабушка была в хорошем расположении духа, мы доходили до мыса Виндис и ловили рыбу.
До эмиграции предки отца занимались рыболовным промыслом в Японии, что, конечно же, объясняло, почему бабушка так проворно управлялась с сетью, хотя и разменяла в то время восьмой десяток. Недалеко от мыса и поселка есть природная достопримечательность – гора Коврижка. Знаменита она тем, что имеет вытянутую форму кекса, но как это связано с названием – я не знаю. В семейном альбоме даже было общее фото на фоне Коврижки: мама, папа, бабушка и я. Снимок я бережно храню как единственное напоминание о семье, что когда-то была и у меня.
Сначала в Японии мне было непросто, ведь вместо бескрайних пейзажей я видела только шумный мегаполис Токио. Люди были повсюду и везде, а в нашем поселке их число едва ли перевалило за две тысячи. Может, я и выглядела как японка, но в душе ею не являлась. Даже спустя шесть лет меня тянуло домой, но я боялась снова воочию увидеть руины прошлого, которое настигало меня в Японии только в ночных кошмарах.
Такуми вежливо открыл мне дверь автомобиля и помог выйти из машины. Пронизывающий холодок пробежал по затылку, невольно заставив содрогнуться, не забыв пробраться и под тоненькую куртку. С утра светило солнце, но весеннего тепла не хватало, чтобы согреться.
Такуми осмотрел меня с ног до головы и молча снял свой длинный плащ, который доходил ему почти до щиколоток.
– Возьми, – велел Такуми, протягивая мне верхнюю одежду.
– Я утону в нем, – ответила я, запротестовав. – Ты гораздо выше меня. Мне не холодно, пойдем скорей.
– Стой! – почти приказным и угрожающим тоном сказал он, чем усилил мое недовольство.
Такуми упорствовал, заставив меня натянуть плащ. Он и впрямь оказался велик, поэтому мой спутник запахнул одежду и стянул ее поясом.
Стоит признаться, мне стало теплее, но взглянуть на свое отражение в зеркале я бы не решилась.
– Теперь я колобок, – проворчала я на русском, но тут же вспомнила, что Такуми ничего не понял.
– Коло… что? – попытался повторить он.
Попытка воспроизвести слово позабавила
