— Откуда ты его знаешь, ты что, оглох?
— Он… он управляет деньгами мастера. Несколько раз я бывал с ним в Кёльне, где мастер занимался своими делами. И мы жили в доме Леви Ауреуса. Леви Ауреус сказал мне, где я могу найти вас.
— Ты украл у нашей лошади корм, жалкий бродяга. И ты…
— Прекрати, Эрик. Прекрати. — В голове моей стучало так, что хотелось закрыть глаза. — Мавр тоже здесь?
— Тассиа добровольно сдался, чтобы остаться с мастером. А я смог бежать. Я скрывался в лесу. Ночью я пробрался в лабораторию и достал из тайника медицинский саквояж Нафтали. Все остальное было разрушено и сожжено дотла, не осталось камня на камне, они забрали с собой даже сундук с фолиантами. — Он вздохнул, сидя у моих ног. — На следующее утро в подземелье проникли графиня и ее горничная, и они совали свой нос во все углы… Из их разговоров я и узнал, куда увезли мастера. И я тут же собрался в дорогу. — Потом Герман взглянул на Эрика. — Я не вор, господин. А овес я брал, потому что был голоден, но я оставил лошади половину. Я не вор, как вы.
Рука схватилась за рукоятку кинжала, металл засверкал в свете свечи. Я не смогла произнести ни слова, онемев от страха за дерзкое высказывание Германа. Чуть помедлив, Эрик покинул комнату. Он не вернулся. Я заламывала руки, плакала, обзывала Германа дураком и болваном и тут же просила его разыскать Эрика.
***— Элеонора, просыпайся, любимая.
Эрик сидел на корточках рядом со мной в своей черной мантии и в накинутом на голову капюшоне, скрывавшем его волосы. Пахло сеном. Остаток ночи он провел, наверное, возле своей лошади.
— Я хочу еще раз сходить к этому еврею.
— Возьми меня с собой, Эрик.
— Исключено. Если тебя кто-нибудь узнает…
Я вскинулась.
— Но…
— Ты останешься здесь. Я хочу, чтобы ты осталась здесь. — Лицо его выглядело усталым, наверняка ночью он не смыкал глаз. Когда я захотела прикоснуться к нему, он отклонился. — Я бесчестный вор, оставь мне хотя бы право защитить свою добычу.
Правой рукой он схватился за рукоять меча так, что побелели костяшки.
— Элеонора, моя жизнь без тебя не имеет смысла.
Он поспешно поднялся.
— Ты, олух; пойдешь со мной. — Он кивнул слуге Нафтали, спавшему в углу.
Страх, словно лихорадка, охватил меня, когда дверь открылась и он бросил мне прощальный взгляд.
— Возвращайся, — прошептала я.
И только позже я поняла, что он не хотел подвергать меня риску: с другой, внешней стороны двери я услышала звук закрываемой задвижки — я была взаперти, как в ловушке! Я ринулась к двери я била по ней ногами, кричала, шумела, поносила его и весь белый свет, но дверь так и осталась закрытой. И лишь с другой стороны были слышны рыдания дочери Анны, которой под страхом смерти запретили открывать эту дверь.
Как дикий зверь в клетке, ходила я по комнате взад-вперед, попыталась даже вылезти из окна, но оно оказалось слишком узким, я бы не смогла протиснуться сквозь него. Пленница. Его пленница навсегда. Что я должна была делать?
***Вечером, когда он вернулся, я в одной рубашке лежала на полу возле двери, уткнувшись головой в руки. Глаза мои горели, и несколько раз я чувствовала в животе сильные боли. Ноги мои были искусаны клопами, а у меня не хватало сил почесать укусы. Эрик поднял меня, положил на кровать и молча сел рядом. На лбу его блестели капельки пота.
— Я видел твоего отца, — неожиданно произнес Эрик. — Он взял с собой половину придворной знати… кругом народ из Зассенберга. Он вышел из дома архиепископа, где… где мы были с тобой вчера вечером. С ним была новая графиня.
Голос выдавал его волнение. Я повернулась. Лицо его было серым.
— Евреи обособились. — Эрик медленно снял с головы капюшон. — Леви Ауреус не хотел меня пускать и просил передать, что не хочет иметь никаких дел с чужестранцами. Чувствовалось, что он очень боится. — Его руки теребили капюшон, пока не затрещали швы. — И еще от меня сбежал этот мальчишка-алхимик. — Он с силой швырнул в угол какую-то тряпку. — Я так и не нашел его. Ничего не вышло, пропадает драгоценное время, все напрасно, все… — Он скорчился на краю постели, схватившись руками за голову.
— Давай уйдем, Эрик.
В этот вечер было не до разговоров. Многие постояльцы отправились на покой, но для нас Анна приготовила небольшую трапезу. Мы молча хлебали суп, разламывали хлеб, смахивая крошки в камыши, где их с жадностью склевывали куры. Я ничего не сказала о своих покалываниях в животе, мучивших меня со второй половины дня. Он держал меня за руку и не хотел отпускать.
Ночная охрана давно уже прокричала о наступлении полночи, Анна ушла спать. Мерцала свеча. На улице скулила собака. Вдруг кто-то стал царапать створку окна. Эрик вскочил и распахнул входную дверь. Он исчез на мгновение, потом вновь появился, держа за шиворот слугу Нафтали.
— Герман, спасибо пресвятой деве Марии, я уж подумала…
Обрадовавшись, я хотела обнять парня, но Эрик оттолкнул его на другую сторону стола и, не миндальничая, приказал ему сесть. Не выпуская из рук ворота рубаки, Эрик присел рядом.
— Где ты был?
Лицо Германа было грязным, заплаканным. Он стал вытирать слезы, и только тогда я заметила на нем монастырскую цепь…
— Я был у него.
По моей спине пробежали мурашки, закружилась голова. Я крепче схватилась за край стола.
— Где, Герман? Где он?
Герман питался поймать мой взгляд. Эрик неохотно отпустил ворот его рубахи и отвернулся от него, будто почувствовав, что довериться Герман мог только мне.
— Леви Ауреус знал, что он содержался не в доме казначея. Один друг видел повозку с заключенными, она остановилась перед зданием суда. — Герман высморкался в рукав. — Дочь Леви отвела меня туда, но там охрана, перед каждым входом стоят стражники с алебардами. Пропустили они только двух монахов, и тут мне в голову пришла мысль стащить рясу в прачечной или в монастырской школе. Стражникам я сказал, что мои учителя уже прошли вперед, и они беспрепятственно пропустили меня.
Он поник головой, крупные слезы потекли по его щекам. Я пододвинулась к нему поближе и положила на его плечи руку
— Что произошло потом, Герман? Как ты нашел его?
— Это было так просто… — Он с отчаянием взглянул на меня. — Так просто попасть к нему, просто, но то, что я увидел… Госпожа, я не могу говорить об этом, я не могу…
— Постарайся, Герман.
— Они пытали его. Часовой прошел вместе со мной в тюрьму и рассказал о том, что они с ним делали. Били розгами и веревкой, выдирали ногти, жгли ноги и руки.
Я встретилась со взглядом Эрика и прочитала в глазах невысказанный ужас. Каждое слово — как удар. Нафтали. Нафтали!
