Ознакомительная версия.
В час его не было! Мария ещё минут пять по инерции занималась своими делами, а потом снова попыталась отыскать авто своего мужа на специальной стоянке принадлежащей её фирме. Бессмысленно глядя через стекло, она прождала ещё минут пять и только тогда внутри её тела что-то начало неприятно зудеть, вызывая чувство обеспокоенности и дискомфорта.
Отругав себя за пассивное ожидание, Мария схватила телефон и набрала номер мобильника Хоссе. Гудков семь никто не отвечал, и она уже хотела набрать снова, как вдруг телефон ответил:
– Слушаю! – мужской голос был совершенно чужой и незнакомый.
– Ало! – растущая в душе тревога сделала голос Марии резким и громким. – Кто это? С кем я говорю?
– Видите ли, сеньора… – мужчина, говорящий по телефону Хоссе перебывал в какой-то нерешительности. – С вами говорит Игнасио Сарейна, капрал дорожной полиции. Телефон остался на сидении, а я жду автоплатформу…
– Что с моим мужем?! – Мария перешла на истерический тон, хватаясь одновременно за край стола.
– Я не знаю сеньора! Автомобиль совершенно цел, стоит на ручном тормозе, то есть, аварии не было. Единственное, что мне известно: водителя минут пятнадцать назад забрала скорая помощь и повезла в госпиталь имени 12-го октября. Ему, вроде бы, как стало плохо…
Ещё последнее слово звучало в трубке, а Мария уже летела, как сумасшедшая по ступенькам лестницы чуть не ломая, при этом, ноги. Вероятно, ей повезло, что в фойе находился дядя Альфонсо, который увидя Марию с побледневшим, без единой кровинки лицом, буквально схватил её у самой входной двери:
– Что случилось?!
– Хоссе!! Он в госпитале 12-го октября!!! – одними губами прошептала Мария, судорожно пытаясь при этом вырваться. – Я еду туда!
Дядя Альфонсо, не выпуская племянницу из своей хватки, бросился с ней на улицу, к машине:
– Не паникуй! Тебе нельзя за руль! Я сам поведу!
Силой усадив дрожащую племянницу на место пассажира он, на приличной скорости, погнал машину. Мария сидела окаменевшая, судорожно схватившись за панель приборов и бессмысленным взглядом уставившись в никуда. В её теле напрочно засел страх.
Страх, поглощающий все чувства, разум, мысли и ощущение самой себя. Если бы она могла, то, вероятно, выла всю дорогу, но ей и так не хватало воздуха для дыхания.
А когда они вскочили в приёмное отделение, Мария вообще лишилась дара речи и даже прикрыла рот ладонью, пытаясь унять непомерное дрожание своих губ. Все сведения и информацию узнавал дядя Альфонсо.
Им сообщили, что недавно поступивший находится в палате интенсивной терапии, и врачи борются за его жизнь. Как только станет что-нибудь известно, один из врачей обязательно выйдет и даст полную информацию о состоянии больного. А сейчас к нему категорически нельзя никому, придется подождать в одной из комнат для свиданий.
Дядя Альфонсо, видя, что племянница передвигается как сомнамбула, попросил дать ей что-нибудь успокаивающее, но, после дурно пахнущей жидкости, Марию вообще стошнило и она стала терять сознание. Последнее её воспоминание было о вошедших в комнату людях в белых халатах, спешащих к ней на помощь.
– Хоссе! Хоссе лучше помогите! – были последние слова, которые она попыталась произнести при памяти.
Возвращение из небытия было мучительным и кошмарным. Ей мерещилось что-то огромное и клубящееся, из которого она немеющими руками пыталась кого-то вытянуть, крича во всё горло: «Отдайте, отдайте!!!»
Привела в чувство прохладная ладонь, опустившаяся ей на лоб. Открыв глаза, Мария встретилась с заботливым и встревоженным взглядом дяди Альфонсо. Уже, почему-то, не питая малейшей надежды, спросила:
– Что с Хоссе?
Вместо ответа дядя опустил скорбно голову, а из глаз его полились несдерживаемые слезы. Весь его вид выражал такую степень отчаяния и такую боль утраты, что Марии и без слов всё стало ясно.
– Умер…? – она сказала это тихо, не то, спрашивая, не то, констатируя случившееся.
– Да… Его больше нет с нами… – голос сильного, прошедшего многое в своей жизни человека, срывался и был еле слышен. Он тоже любил Хоссе, любил, как родного сына и его мучительные переживания заставили Марию на миг позабыть, что это только её горе. Неожиданно она сказала:
– Он вернётся! Обязательно вернётся! – и залилась огромными горькими слезами, прячась за ними от такого огромного и такого безрадостного мира.
Время лечит всё. Так говорят, но…. Раньше и мнение Марии-Изабель было примерно таким же. Но её жизнь не становилась со временем лучше или безболезненнее. Поначалу вообще она ни о чём другом не могла думать, буквально всё ей напоминало об утрате, и она даже целую неделю не появлялась на работе. За эту неделю она довела себя до такого состояния, в котором человек фактически становится невменяем. Она перестала есть, выходить на улицу, отвечать на телефонные звонки, то есть стала совершенно безразлична к окружающему миру, да и к себе самой. Мысль о собственной смерти стала приходить к ней в голову всё чаще и чаще и уже не казалась такой кощунственной и абсурдной. Где-то в глубине души прекрасно осознавая, что разум оставляет её; Мария почти всё время проводила у окна, бездумно пялясь на каждого прохожего, вероятно подспудно продолжая ждать своего любимого и любящего Хоссе.
Вывел её из этого шокового и траурного состояния Даниэль, брат её умершего мужа. Когда после длинного звонка в дверь, Мария подойдя, спросила: «Кто?», а он ответил я: «Я», она так вся и задрожала. Ей послышался голос Хоссе и она так резко и сильно распахнула дверь, что Даниэль даже отшатнулся от неожиданности. Ещё мгновение Мария хотела броситься к нему в объятия, но, узнав, сразу поникла, съёжилась и прошептав: «А, это ты…», стала закрывать дверь.
Но Даниэль не отличался особой деликатностью, по праву к тому же считая, что подобное отношение к нему неприемлемо, невежливо отстранил её, чмокнув в пытавшуюся отпрянуть щёчку, и нагло вломился в квартиру.
– Ты куда? – с негодованием спросила Мария, но дверь всё-таки закрыла и, постояв с минуту в оцепенении, пошла за ним в гостиную.
А он уже расположился в кресле, закурил и шарил глазами по сторонам в поисках пепельницы. Мария ужаснулась: курить у них в доме категорически возбранялось, а если кто из гостей и хотел этого, то выходил на большой балкон с удобными стульями, столом и стоящей на нём пепельнице.
– Ты чего здесь куришь?! – возмущению её не было предела. – Здесь нельзя!
– У меня такое настроение, что мне как-то всё равно!
– Ты хоть соображаешь, что говоришь? – её глаза стали загораться недобрым блеском.
Ознакомительная версия.
