Мужчина ловко наложил компресс, а поверх — и чистую повязку. Довольно плотно, но не слишком туго. И хотя Анифа вполне справилась бы с этим занятием сама, ей было приятно чувствовать мужскую заботу. Видеть свою ногу в твердых ладонях. Чувствовать прикосновения пальцев к своей нежной плоти.
Всего на секунду Сигурд низко наклонился к обнаженному бедру и коротко вдохнул в себя запах женского тела. Разумеется, это не осталось без внимания Анифы, но и тут она, вместо того, чтобы сделать замечание или отпрянуть, или оттолкнуть мужчину, едва ли ли смогла сдержать трепет от тугого влечения и возбуждения, наполнившего низ живота и грудь.
К тому же мужчина тут же отпрянул и, внимательно заглянув в ее лицо, негромко и проникновенно произнес:
— Твоя кожа пахнет деревом и весенними травами. Как это возможно?
— Всего лишь… мыло, — запнувшись, ответила женщина, — Я добавляю в него эссенцию из масел — я научилась этому давным давно, еще когда была девочкой…
Когда Сигурд отнял от нее свои руки и поднялся, предварительно оправив на ней одежду, Анифа с легким разочарованием выдохнула. Внезапно ей стало… как-то одиноко и неуютно. И она едва не окликнула Сигурда с какой-нибудь спонтанной просьбой… или незначительным вопросом. Все что угодно, лишь бы этот сильный и спокойный мужчина задержался, наполняя ее комнату одинокой женщины аурой уверенности и силы.
Но она вовремя оборвала себя, разозлившись на свое слабоволие. И отвернулась, когда Сигурд без единого слова вышел и оставил ее, чтобы уставиться в огонь. Там, в языках находящегося под контролем каменной кладки очага пламени, Анифа могла хотя бы на несколько минут раствориться в огненной стихии и отпустить беспокоящие ее тревоги и не страдать, пытаясь их решить.
Одним богам известно, сколько воли понадобилось Сигурду, чтобы сдержать свои истинные порывы. Покинув женскую спальню, насквозь пропахшей черноволосой красавицей, он даже спустя минуты продолжал чувствовать в носу ее запах и видеть перед глазами притягательно сияющую внутренним светом кожу. Ее стройные, редкого изящества ноги с маленькими ступнями. Округлые мягкие бедра и колени, к которым так и хотелось прижаться губами и слегка прикусить зубами, чтобы оставить на идеальной, без единого изъяна коже след.
Сигурд до последнего был уверен, что Анифа закатит истерику его не совсем логичному поведению — что, в самом деле, с такой ерундой женщины сами бы не справились?! — или, например, попробует оттолкнуть его.
Каково же было же было его удивление, что она не только позволила прикоснуться к себе, но и чувственно откликнулась, боясь и одновременно страстно желая его общества.
В тот же миг сердце воина торжествующе запылало от предвкушения. Как же легко было бы, задрав повыше поневу и стянув полотняное белье, прижать эту женщину к постели и, широко раздвинув ее ноги, лечь сверху и взять ее — отчаянно и жадно, безжалостно разрывая ткань сорочки, и вгрызаясь в ее плоть подобно дикому зверю.
Однако он остановил себя. Сигурд загнал поглубже свое желание и был максимально и непривычно аккуратен и учтив с Анифой. И явно этим ее покорил еще больше — иначе она бы не вздохнула так разочарованно, когда он ушел.
О, его тонкий слух с легкостью уловил это едва слышный звук! Он едва не заставил его повернуться обратно, чтобы осуществить задуманное.
Но он вышел. С неприятным чувством неудовлетворенности, но — с уверенностью, что на этом их с прекрасной девой история не закончена.
***
Весь оставшийся день и вечер Анифа провела с детьми и Лиа. Переодевшись в простое домашнее платье, она устроилась на постели с рукоделием и почти не вставала, чтобы не утруждать, как и полагается, свою ногу. Лиа трепетно ухаживала за ней, без нужды поправляя подушки, поднося отвар и закуски и два раза меняя повязку на колене.
Сначала мать навестил Ран — около двух часов, развалившись в ее ногах, он беспечно болтал о своих делах, особенно пылко рассказав, как ему понравилось сражаться с воином Сигурдом из Рагланда. Поделился он и деталями подготовки к свадьбе Грид и Кристера — глубоко внутри оставаясь тем же беззаботным мальчишкой, что и раньше, он шкодничал и безобразничал, подглядывая за девушками в щелку и, прекрасно понимая, что поступает дурно. Но любопытство было сильнее него, к тому же он ни разу не попался.
Следом появился Инг — с очередным подношением для нее и в неизменно прекрасном настроении. Необыкновенно самостоятельный и разумный, он всегда мог найти для себя дело — будь то помощь по хозяйству или уход за скотом. Он никогда специально не искал внимания своей матери, даже более того — он стремился быть ее помощником и не ждал какого-то особого отношения. Иногда Анифе было грустно оттого, что они мало проводили время вместе. Но свое общество не навязывала — ведь в глазах остальных Инг хотел выглядеть старше своих лет.
Как и Ран, младший сын рассказал Анифе о том, как проводит свои дни. Как с мальчишками они учатся пользоваться топорами и луками, как собирают хворост и охотятся на зайцев и лис. Ну, по крайней мере, пытаются это сделать.
Ближе к вечеру появилась Далия — она остро пахла потом и грязью, и поэтому женщина отправила ее мыться перед тем, как, подобно братьям, завалиться под ее боком. Девочка тоже поделилась с Анифой, чем занималась, и ее гордости и самодовольства не было пределов — по ее словам, даже воительницы, обучающие ее, были довольны ее успехами.
— Теперь я хочу больше таких ножей! — заявила девочка страстно, снова достав подарок Свена, — Их можно кидать — и они достигают цели быстрее, чем стрела! Правда, надо находиться гораздо ближе…
Поужинали они тоже все вместе. На широкой постели Анифы оказалось достаточно места для всех ее детей, и Лиа, расстелив полотенце, разложила на нем хлеб и сыр, мед и мясо. Девушка даже торжественно угостила ребят разбавленным элем и сладостями — сушеными и засахаренными в меду ягодами, чтобы сделать скромный ужин с матерью похожим на праздничный.
А после, как то случалось довольно часто, Анифа стала рассказывать сказки — хорошо знакомые всем, но всегда, без исключения, слушаемые с восторгом и наслаждением. Эти истории были о далеких землях и удивительных существах, о которых здесь не ведали и не слышали. Анифа загадочным шепотом рассказывала о прекрасных принцессах и страшных чудовищах, о сильных богатырях и могущественных колдунах. И о тех утерянных странах, где дороги покрывали золотом, а растения и деревья цвели круглый год. И не было в тех землях снега и холода — ведь там царило вечное лето.
Ведя нить загадочных и полных красок и действий сюжета своим негромким, хорошо поставленным голосом, Анифа с наслаждением любовалась своими сыновьями и дочерью и с легкостью позабыла о всех беспокойствах. Несмотря на то, что нравы Севера рано приучали детей быть самостоятельными и самодостаточными — впрочем, как и жизнь степей, — каждый из них жил своими заботами и обязанностями, и они встречались по большей части лишь за совместными приемами пищи — эти прекрасные дети по-прежнему оставались ее дорогими птенчиками, тянущимися под ее заботливо распахнутое крыло. И не отворачивались, когда она целовала их и ласкала, и гордились тем, какая у них мать.
Убаюканные Инг и Далия даже уснули в ее постели. А Ран, как и полагается юноше, ушел к остальным молодым воинам, чтобы, возможно, еще немного посидеть в тепле большого очага в длинном доме да выпить хмельного меда.
Было покойно и мирно — и в доме, и на душе молодой женщины. И только где-то глубокой ночью Анифа почему-то проснулась, растревоженная не то дыханием, не то чьим-то незримым присутствием. Распахнув глаза и несколько раз проморгавшись, чтобы в свете лунного сияния — тусклого из-за мутного бычьего пузыря, который заменял в окнах стекла, — разглядеть хоть что-то. И ей действительно показалось, что она увидела что-то — высокую и широкоплечую мужскую фигуру, неподвижно застывшую в дверях.
Но потом она растворилась (или же ей просто показалась так спросонья), и женщина спокойно продолжила спать.
