И Эрик опустил руку
— У тебя нет выхода, язычник, — прогремел за моей спиной аббат. — Хочешь биться со мной — убей ее.
— Помоги мне! — беззвучно кричала я. — Помоги же, сделай что-нибудь!
Эрик не шелохнулся. Я молча молила о помощи, и нож Фулко все глубже впивался в кожу моего горла. Наступившая тишина в помещении казалась призрачной. Эрик не отрывал от меня взгляда; в свете масляной лампы лицо его было неестественно бледным. Я увидела, как он выпрямился и как напряглись его мускулы, а глаза стали больше, проникали в меня, в самую мою душу, ища мои мысли в лабиринте смертельного страха…
Соберись с силами. Сейчас. У тебя есть силы.
И сердце мое забилось спокойнее, удар за ударом… Он стоял не двигаясь, повелитель моих мыслей. Я без слов понимала, что должна сделать. Я вновь вцепилась в руки аббата, наклонившись вперед и обмякнув, будто от приступа слабости. Удивленный, он подался вперед вместе со мной, и как только оказался надо мной, я резко выпрямилась, с силой ударила головой по его голове и с размаху прижала его спиной к лестнице. Фулко споткнулся, потерял равновесие… Я прижимала его все сильнее, он споткнулся опять, и я, ухватившись за дверную раму, напряглась, словно кошка перед прыжком. Фулко лишь на короткое время пришел в смятение, и уже в следующий миг я ощутила, как его кинжал царапает мой подбородок, как на мою шею стекает кровь, а его рука скользит по моей спине. Ища помощи, я протянула руку Эрику, и в тот же миг он схватился за нее. Фулко, пытаясь сорвать с моих плеч накидку, не удержался и упал с лестницы, увлекая меня за собой. Я тоже упала, но Эрик крепко держал мою руку и помог подняться.
Когда он притянул меня к себе и молча обхватил руками, я почувствовала, что он дрожит всем телом.
— Господин, я кого-то… о небо… — Голос Германа задрожал, когда он подошел к лестнице. — Здесь кто-то лежит… господин! — вскричал он.
Эрик поднял свой меч, все это время пролежавший рядом с кроватью, и помог мне спуститься вниз по лестнице.
Герман, все еще ничего не понимая, стоял перед скрючившимся существом.
— Пресвятая дева Мария, что это? — прошептал он.
Будто в ответ аббат застонал, рука его шевельнулась, протянувшись в сторону Германа.
— Он еще жив. — Эрик схватил меня за руку, когда я собралась уже склониться над лежащим Фулко. — Элеонора, стража с минуты на минуту будет здесь.
Я невольно покачала головой и опустилась перед аббатом на колени. Я стянула накидку, покрывавшую аббата, как саван, и попыталась повернуть его на спину. Он вновь громко застонал.
— Помоги мне, Герман. Поддержи его за руку — вот здесь. Я потащу его в другую сторону.
Аббат опять застонал. Внезапно он открыл глаза и взглянул на меня. И тотчас же на лице его появилась сатанинская улыбка.
— Всевышний проклял твой путь, женщина. Ты будешь беззащитна, куда бы ни шла… — Кашель сотряс его тщедушное тело. Я тяжело вздохнула. Герман взял меня за руку, качая головой.
— Вы умрете, благочестивый отец, — устало произнесла я. — Хочу помолиться с вами о Божьей милости.
— Не поминай имени Господа, женщина… — простонал он.
Взглянув друг на друга, мы с Германом опять взялись за него. Держа за плечи, мы перевернули его на спину и подтянули к моим коленям. Я держала его голову, обдумывая, как поудобнее положить его. И тут послышался тихий щелчок, будто ломаются кости, я почувствовала это пальцами, крепко обхватившими его шею.
Аббат умолк, так и не закончив своих проклятий. Взгляд его остановился.
— Он сломал себе шею. — Слова Эрика прозвучали в страшной, пронзительной тишине. — Око за око, зуб за зуб… Это твои слова, монах. Пути Господни неисповедимы. Но верны. Вот и все, Элеонора, — тихо произнес он, дотронувшись до моего лица руками. — Господь завершил его жизнь, а мне сделать этого не дал. И это справедливо.
Я рассеянно пыталась поймать его взгляд.
— Я… я… убила его, Эрик?
Он губами коснулся моего лба.
— Нет, любимая. Над ним свершил свой суд тот, кто ничего не забывает. Око за око, Элеонора. Вспомни о Нафтали.
Нафтали. Вновь передо мной предстало его безучастное лицо с ослепленными глазами. Отсеченная правая рука. Пламя, вздымающееся над книгами, вопящая толпа людей… Мои глаза наполнились слезами, они, словно кислота, щипали веки.
Эрик обнял меня.
— Время печалиться еще настанет для нас, Элеонора. И время смеяться. А пока нам нужно отправляться в путь.
Он поднял посмертное покрывало бенедиктинского монаха и набросил мне на плечи. Плотная ткань легла тяжелым грузом, но я была не в состоянии не только сбросить его, но даже поднять руки. Ужас объял меня. Я уставилась на труп.
— Так пойдем, Элеонора, — снова услышала я голос Эрика. Он протянул мне руки, чтобы удержать меня, не дать страху затащить меня в бездну душевных мук, и я схватилась за них с благодарностью.
***Герман привязал лошадей возле дома. Их копыта были обмотаны тряпками, чтобы они не стучали по булыжной мостовой. Ночная стража следила за спокойствием на улицах города, и все благочестивые граждане давно уже спали глубоким сном. Какой-то человек стоял, прислонясь к городской стене, и смотрел перед собой в одну точку. Эрик перемолвился с ним и поспешно отдал мешочек с золотыми монетами. А после помог мне поудобнее сесть в седло.
— Этот стражник выпустит нас из городских ворот. Когда Кёльн будет позади, нам уже нечего будет бояться.
Я почувствовала под собой сильное животное, доверившееся мне, вытерла рукой пот со лба, выпрямилась в седле и потянула коня за поводья. Наш проводник бежал по улицам впереди нас. Как привидение, проносился он мимо домов, время от времени подавая нам рукой знак следовать за ним. И вот мы оказались перед полуразрушенными греческими воротами. Стражник на воротах храпел в своей будке. Наш проводник достал ключ и открыл ворота.
— Помогай вам Бог, чужестранцы, — прошептал он нам и кивнул на прощание.
Ключ со скрежетом повернулся в скважине, и стало тихо. Мы находились в Маврикии, за воротами Кёльна.
Меж хижинами бедняков бродили кошки. На горизонте красноватой полосой обозначился новый день.
Герман ехал на коне чуть в стороне и улыбался, ощутив наконец свободу.
— Никто уже не может схватить нас, — проговорил в тишине Эрик. — Наш ребенок родится на свободе. Мы…
Я взяла его за руку.
— Никогда не покидай меня. Никогда.
Он натянул поводья и остановил лошадь. И когда повернул ко мне голову, глаза его блестели в сумеречном свете наступающего утра.
— Фрея покарает меня, если я посмею сделать это, Элеонора.
