Брэм долго молчал, прежде чем ответить. С явным удовольствием испытывал терпение Стратега, медленно пережевывая каждый кусок.
— Ее Высочество, — нехотя начал Брэм, — не высказалась категорически против этого союза. Поэтому я пригласил князя Волара в Ольфенбах, чтобы Ее Высочество могла познакомиться с женихом. Посол напишет князю, думаю, вести из Муожа мы получим скоро. Тогда и согласуем дату визита.
— Благодарю за столь подробный ответ, — регент склонил голову в учтивом полупоклоне.
— Вы помните, что наши отношения с Муожем Вас больше не касаются, господин регент? — изогнув губы в вежливой улыбке, спросил Брэм.
— Конечно, но надеялся, Ваше Величество сможет со временем простить мне резкость, допущенную в том злополучном разговоре, — еще раз склонив голову, покаялся Стратег. — Мне до сих пор неловко, что сильное душевное волнение, вызванное исчезновением Ее Высочества и крайней озабоченностью судьбой Вашей сестры, в тот день так сильно повлияло на меня.
— Я понимаю, чем могло быть вызвано столь неподобающее поведение, но решение отстранить Вас от переговоров с Муожем принял не только я, но и весь Совет, — на губы брата скользнула легкая полуулыбка, которую можно было бы принять за сочувственную. Если бы не издевка во взгляде.
С одной стороны мне было приятно упрямство брата, легкость, с которой он указывал Стратегу его место, радовало недоверие, которое испытвал король к регенту. С другой стороны непримиримость брата раздражала Дор-Марвэна уже давно. А теперь, когда устранение основной причины конфликта, то есть прояснение моей судьбы, ничего не изменило, я видела оскал за улыбкой отчима. Конечно, меня это пугало.
Медальон принуждал вмешаться, сгладить ситуацию. Желание отчима вернуть утраченную семью было таким сильным, что отзывалось во мне болью и щемящей горечью. А еще оно поразило меня. Не столько неожиданным акцентом на безразличии Стратега к политике, сколько его абсолютной уверенностью в том, что Дор-Марвэн имел право на нас с Брэмом, на «свою» идеальную семью.
Амулет и отчим приказывали мне вмешаться, укорять Брэма, винить его в расколе. Но я молчала бы, если б не страх за брата.
— Брэм, прошу, не стоит. Не нужно все усложнять, — попросила я, повернувшись к брату и ценой до крови прикушенной щеки останавливая продиктованную амулетом оду во славу Стратега.
Ожидала, что Брэм выкажет раздражение, проявит присущую ему несдержанность и ответит резко, с вызовом. Но брат изменился. За несколько месяцев превратился из задиристого подростка в короля. Да, пока неопытного, пока не умеющего просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед, но Ромэр был прав. С таким королем, вне всяких сомнений, будет интересно вести дела.
Брэм, сосредоточенно и пренебрежительно рассматривающий отчима, повернулся ко мне, ответил на просьбу мягким взглядом и едва заметным кивком:
— Ты же знаешь, я не люблю конфликты. Предпочитаю мирное решение проблем.
Отчим выдохнул, на его лице расцвела радостная улыбка… Улыбка человека счастливого лишь от того, что ему подарили надежду. Вряд ли мне удастся передать словами, как я в этот момент ненавидела Дор-Марвэна.
Брат тоже заметил выражение лица отчима. Приподняв брови, став в этот момент исключительно похожим на отца, бросил на меня удивленный взгляд, чуть повел левым плечом. Я потупилась и не ответила, в который раз борясь с медальоном, снова принуждающим защищать Дор-Марвэна.
Несколько минут мы провели в тишине. Воздух подрагивал от напряжения, я чувствовала растущее беспокойство отчима, видела, как Брэм несколько раз с силой стиснул зубы, — верный признак раздражения. В какой-то момент амулет решил заставить меня следовать своим приказам. Ощущение было такое, словно мельничный жернов, висящий на шее, раскалился добела, прожигал насквозь. Голова раскалывалась, уши заложило, а сопротивляться воле медальона стало невозможно. Проклиная отчима, Нурканни и магию в целом, повторяла навязанные фразы.
— Брэм, я понимаю, что тебе говорили много неприятных, а порой и страшных вещей об отце, но прошу, пожалуйста, доверься сердцу. У нас замечательная семья, прекрасные отношения…
Брат перебил меня. Вежливо, но твердо:
— Я обязательно подумаю над твоими словами. А пока, — он глянул на Стратега, — Вы, господин регент, разве до сих пор не выяснили, кто стоит за похищением Ее Высочества?
— Боюсь, ответ Вам не понравится, Ваше Величество, — сказал отчим, а в его голосе я с удивлением услышала сомнение и нерешительность. Создавалось впечатление, что Дор-Марвэн до сих пор не был уверен в том, кого ему следует обвинить. — Вы приблизили этих людей. Но маркиз Леску и граф Керн не оправдали Вашего доверия.
— Благодарю за сведения, господин регент, — в голосе Брэма отчетливо слышался едва сдерживаемый смех.
Стратег с удивлением глядел на пасынка. Я, вынужденно повторяя недоумение Дор-Марвэн, смотрела на задорно улыбающегося Брэма и отлично понимала, в чем причина веселья. Отчим назвал имена своих главных оппонентов. Совершенно предсказуемо, ожидаемо, а так же в равной степени несвойственно отчиму и глупо. Дор-Марвэн всегда предпочитал многоходовые комбинации, рассматривал разнообразные возможности, взвешивал слова, предугадывал последствия. Прямо обвиняя Леску и Керна, отчим изменял себе. И подобно нерадивому ученику, застигнутому на экзамене врасплох простым вопросом, старался в спешке сочинять достоверный ответ. Я еще утром почувствовала, что Стратег не может решить, кого сделать «главным врагом королевства», но времени на раздумья давалось более чем достаточно. А проявившееся во всей красе бесхитростное отсутствие маломальской интриги настораживало. Брэм был совершенно прав, когда сказал, что Стратег больше не справляется.
— Ну что же, — брат все еще улыбался, вставая из-за стола. — На этом мы закончим ужин.
И Дор-Марвэн меня снова поразил, спросив:
— А как же десерт? — при этом в голосе отчима слышалась растерянность и невысказанная просьба остаться.
В этот момент мне стало за регента стыдно.
— Я уже получил свою порцию положительных эмоций, — чуть свысока ответил король. — Доброй ночи и до встречи на заседании Совета.
Брэм подал мне руку. Подойдя к двери, мельком глянула на отчима. Вид у него был жалкий, словно происходящее не укладывалось в голове регента. Поникшие плечи, вяло лежащие на столе руки, удивленное лицо. Он был потерянным и несчастным, а сохранявшаяся через медальон связь между нами подсказала, что отчим считал себя преданным. И он злился на Нурканни, на Совет, на меня, но больше всего, разумеется, на Брэма. Поэтому я не удивилась, когда в закрывшуюся за нами дверь что-то ударилось и со звоном разлетелось на осколки. Брэм, несомненно, услышавший грохот, даже не остановился.
