Ани зависла. Долго не могла заговорить вновь — пыталась проскочить сложное воспоминание, но программа в голове дала сбой — возвращалась на поврежденный сектор и выдавала одну и ту же картинку.
— Я копала ей могилу одна. Откидывала эти камни, землю… Рыла ее штыком от винтовки. Не знаю, почему я была одна — куда делись остальные? Я отбилась от них, потеряла всех и так и не нашла. Я долго копала… кажется, целый день — очень хотела похоронить ее, как человека. Как достойного человека, который сражался не только за себя, за других. А после… не хотела жить. Думала, буду сидеть там, пока меня не подстрелят. Ждала, чтобы кто-нибудь… быстрее.
В глаза напротив, закралась тревога; руки несколько раз сменили положение — распался и вновь скрепился из черных пальцев замок, но молчание не нарушилось.
Ани-Ра безрезультатно сглотнула вставший в горле ком, и привычно, безо всякой жалости, смахнула текущую по щеке слезу.
— Меня никто не подстрелил. Странно, да? Рок какой-то… Я просидела там до самого заката, представляете? И никого. Ни карты, ни юнитов, ни человека вокруг. Я тогда думала — застрелюсь сама. Просто дуло к виску и выстрел — несложно ведь, да? Нет, несложно, но ведь Ивон сражалась за меня — за что? За меня, дуру? Чтобы я вот так? Нет…
Женщина-психолог, кажется, не дышала, но с лица не сходил вопрос — что дальше? Что случилось дальше?
— А дальше,… как все порой странно — я встретила и отбила у чужих «повстанцев» солдата. Они его мучили, понимаете? Нет, вы не подумайте… — Ани заломила руки. — Я не «за» солдат — они скоты, но мучить зачем? Поймал — убей, зачем мучить? А его пинали, его били ногами в лицо… И я… я застрелила «повстанцев» — я была не в себе, да? Вы думаете, дура? Я застрелила двух мужчин. Своих.
Что думала, темнокожая женщина, осталось тайной — Ани не ответили.
Теперь дрожало все внутри. Не радовал ни свет на ковре, ни остывший чай, ни корешки незнакомых книг.
— Я странная, да? — Болезненная усмешка исказила не столько лицо, сколько сердце. — Я рехнулась… Я тоже так думала, когда тянула его с собой — лечила, кормила, укрывала по ночам своей одеждой. А он немым оказался… Не знаю, почему. Немым. Может, языка у него не было — страшненький такой парнишка, лицо узкое, глаза карие, нос с горбинкой, но если бы не он, я бы не вышла, понимаете? Не прошла бы до конца. Это он меня научил всему — всему. Как драться ножом, как уворачиваться от захвата, как бить так, чтобы… сразу. По вечерам он рисовал на земле карты — показывал короткие и безопасные проходы между холмами, мы жгли костры. Стрелками указывал куда идем, куда двигаться. И это он…
Ани вновь прервалась на секунду. Сглотнула.
— …это он показал расположение портала. И я вышла. Потому что поняла, где он… Знаете, я вот только сейчас подумала? Ведь только солдаты знали про портал. Тогда откуда Ивон?… Неужели она тоже их мучила, била, как те мужики. Резала? Нет…
С пересохших губ слетел недоверчивый страшный смешок.
— Она ведь не мучила, солдат, да? Она бы не стала… Но только она знала про портал. И она знала, кто главнокомандующий. И теперь знаю я. Странно это, да?
— А что случилось с тем солдатом?
— Он умер, защищая меня. — Фраза прозвучало глухо и безэмоционально — сил на эмоции не осталось; Война, кажется, выжгла их все. — Я до сих пор не знаю, как его звали.
Погруженная в собственные мысли, Ани не сразу заметила, что лицо женщины напротив давно утратило участливое выражение — превратилось в удивленную, пропитанную тревогой маску. Но размер истинной паники выдавали глаза, в которых за тридцатью тремя перегородками из умело выстроенного профессионализма, проглядывал страх: «Передо мной настоящая психопатка. Больная, помешанная… Не вылечить, нет. Изолировать».
А Ани-Ра, к собственному счастью, научилась различать оттенки во взглядах так же хорошо, как и убивать.
Психолог все еще пыталась сохранить добродушное выражение, но дрогнувший при следующем заданном вопросе голос, выдал всю глубину заложенного в него смысла.
— Где? Где все это было?
Ответ дался легко. Как и понимание того — не помогут. Здесь ей не помогут. Нигде.
— Во сне.
Чуть больших усилий стоило натянуть на лицо маску расстроенного, но нормального человека и замаскировать возникший — Ани знала, он возникал там всякий раз при мыслях о Войне — нездоровый блеск в застывших глазах.
— Меня мучают кошмары. Очень детальные. Вы же видите? Кошмары.
Челюсть темнокожей женщины отвисла до самых, сцепленных в замок, пальцев.
Пять минут спустя Ани-Ра Эменхайм покинула кабинет, швырнула в секретарскую урну выписанный на успокоительное рецепт и быстро зашагала по коридору. А еще пять минут спустя она тряслась на трамвайном сидении, смотрела через пыльное окно на проплывающие за окном знакомые улицы стабильного Нордейла — его дома, людей, тротуары, и с омерзением чувствовала, что давно не была такой опустошенной. Оплеванной, пустой и никому не нужной.
Этой ночью, семью часами позже, она прикрепила к днищу черного джипа бомбу.
— Прекрати это, Барт!
Пес мешал слушать новости, читать газету, пить и попросту наслаждаться хорошим утром — утром выходного дня, когда не нужно ехать в штаб, нестись к Начальнику, писать отчеты и рапортовать о событиях. Довольный, несколько минут назад вышедший из душа, Эльконто пытался строить планы: сначала хороший плотный завтрак, затем полигон — давно хотелось опробовать новый прибывший на склад пулемет «СМР-28», затем возвращение домой, часок вздремнуть, а после с ребятами в бар. Как же давно он не пил пива и не хрустел чипсами.
Мысли то и дело прерывались звуком катаемой по кафельному полу железной миски — пес требовал еды.
— Да я ж тебе положил другого корма — вот им и хрусти!
Овчарка бросила на хозяина недовольный, чуть виноватый взгляд и тут же вновь принялась толкать носом миску.
— Ты пытаешься клад под полом отрыть? Его там нет. Ешь вон те камни, у холодильника, твои любимые кончились, позже куплю.
Барта объяснение не удовлетворило — он лег возле пустой посудины и всем видом признал поражение. Хорошо, мол, так и умру здесь, некормленый, неласканный, одинокий и никому не нужный.
Дэйн терпел это шоу минут пять, пока скрежет металла о кафель не начал раздаваться вновь — умная псина вовремя сообразила, что вид поверженной «жертвы» не приводит к нужному результату и сменила тактику; Эльконто смял в кулаках края газеты и зарычал:
— Ладно! Уболтал увалень ушастый! Поехали в магазин — сам выберешь, какой захочешь.
Коричневые уши тут же встали торчком, а мохнатый хвост радостно заколотил по полу.
