— Изыди! — шикнула на неё Юлька, закрыв ноутбук.
В душе нарождалась отчаянная острая злоба на эту сволочь. Вот, за что ей всё это?! И почему именно ей? Что, на свете перевелись мерзавцы, от которых мир не грех избавить?
— Будешь доставать, сама повешусь, — мстительно прошипела Юлька. — Назло тебе. И никаких договоров подписывать не стану. Тем более кровью. Рожа треснет! Лучше потерпеть и в рай. Поняла ты, подлюка? Типическая сволочь!
Ящерка поняла. Невозмутимо кивнула и скрутила из хвостов нечто, подозрительно напоминавшее кукиш. Или воображение разыгралось — отмахнулась Юлька, потягиваясь.
Она решила чуток полежать. Упала на бочок, натянула на себя плед. И мигом вырубилась… Чтобы очнуться в какой-то… судя по всему, хижине. Длинной и узкой, как пенал. С прямоугольными дырами под самым потолочным настилом — разглядела Юлька, благо из окон-щелей поступал дневной свет. Настил перекрытия был не бревенчатый или брусовой, а из какого-то бамбука. Или что-то вроде того.
Стены из неровных серых кирпичей, начинённых соломой, кончики которой торчали во все стороны. Значит, кирпич не обжигали — безотчётно подумалось Юльке. Откуда столь экзотические познания? А чёрт их знает. Просто пришло на ум.
Она поправила лезущую в глаза прядь и замерла. После чего растерянно покрутила перед глазами кистями рук: не померещилось. Руки явно детские, и явно не знавшие тяжёлой работы — отчего-то пришло на ум несвойственное её времени замечание. Во всяком случае, для её социума, где детский труд уголовно наказуем.
В принципе, руки, как руки — только чересчур уж темнокожие. Да ноготки странноватые: пластины слишком узкие и длинные — смотрится пугающе неестественно. Отросли где-то на пару миллиметров, но заострены так, будто их нарочно затачивали. И чуть загибаются. Это больше похоже не когти — подумала Юлька, машинально отряхнув платье.
Верней, наволочку — сделала она следующее открытие, разглядывая напяленный на неё белый балахон. До торчащих костлявых детских коленок. Подняла руки: два примитивных прямоугольника, сшитых по бокам. Ни пояса, ни украшений.
Продолжила исследовать себя ниже: на узких ступнях длинные пальцы с такими же, как на руках, узкими ногтями. Обувка представляет собой сланцы на деревянной подошве. Державшие их кожаные облезлые ремешки обвивали ноги почти до самых колен. Прелестно — сыронизировала Юлька, потоптавшись на земляном полу хибары. Кто-то проделал то же самое на крыше — на голову посыпалось.
Она машинально прикрыла её руками. Затем ощупала: на голове наверчено нечто путаное из длинных жёстких волос. Оттянула болтающуюся на шее прядь: чёрная, как смоль. Тёмная жёсткая растительность и жара прочно ассоциировались с чем-то пустынным и арабским.
Может, прежняя инкарнация — пришло в голову мало-мальски правдоподобное объяснение неправдоподобного факта. Ибо Юлька чётко осознавала, что вся эта бредятина ей снится. Раз подобных книг она в последнее время не читала — лет этак пятнадцать — значит, не отпечаток переваренного впечатления. Да и фильмов на подобную тему не смотрела. Даже новостей про ближний восток — как, впрочем, вообще никаких новостей. Примерно, года три.
За стеной лачуги раздались голоса. Они приближались и вызывали стойкое желание удрать. Юлька огляделась: в бойницы под крышей не пролезть даже худосочной девчонке. Зато в дальнем углу потолка заметила прямоугольную дыру: выход на чердак, не оснащённый лестницей. Только прикинула, как бы туда запрыгнуть, и опоздала.
— Ты что тут?.. — поймал её строгий мужской хриплый голос из распахнувшейся дощатой двери.
Хозяина голоса Юлька не разглядела: тому в спину ожесточённо лупило солнце. Лишь расплывчатый силуэт, который внезапно отшатнулся назад. И потрясённо просипел:
— Девятисущая!
Юлька открыла рот, дабы прояснить суть сказанного, и проснулась. На самом интересном месте — досадливо пошарила она вокруг руками. Никаких чудес: обычная современная постель. Открыла глаза: в комнате светло, значит, на улице уже белый день. Минимум часов десять. И уже полтора часа, как она должна сидеть в рабочем кабинете.
Кирилл, естественно, уже там — зевнув, обозрела она пустоту слева. На смятой подушке в синей наволочке с розовыми цветками сакуры белел листок бумаги. Её индульгенция, где рукой «отпущателя грехов» было небрежно начертано: у тебя сегодня выходной.
— Как удачно, — вырвалось из самых глубин исстрадавшейся, но выспавшейся души.
Юлька вылезла из постели и пошлёпала в ванную. Состыковалась с зеркалом и невольно восхитилась:
— Ну, и фонарище! Ни разу такого заслужить не удавалось. Даже вшивого фингала. А тут целый букет расцвёл. Дожила на старости лет.
Отсутствию горьких дум на фоне моральных травм даже не удивилась: живая и ладно. Запрыгнула в душевую кабину, которую покинула в рекордные сроки. Натянув домашние штаны с футболкой, чуток припудрила гротескное украшение. Собрала нерасчёсанные патлы в конский хвост. Попутно заметив, что стать брюнеткой ей бы не пошло. Собственные светло-русые волосы даже не красила — цвет и без того шикарный: нежно золотистый, тёплый. Не то, что…
Юлька напряжённо уставилась на ладони: те ещё хранили ощущение жёсткости чёрных прядей дважды приснившегося двойника. Никаких сомнений: оба сна про одну и ту же девчонку. Неужели и вправду проклюнувшееся воспоминание о прошлой жизни — придирчиво уставилась она в зеркало. Какая неожиданность: она жила где-то в жарких странах, где щеголяли в наволочках. И в деревянных сланцах. — танкетках. Интересно: сколько она тогда прожила?
В дверь спальни постучали, и Юлька опомнилась. Вывалилась из ванной, тараторя:
— Да-да! Открыто!
— Юленька, как ты? — первым делом обеспокоилась Ирма Генриховна, лишь после вспомнив про этикет: — Доброе утро.
— Доброе, — как можно беспечней и приветливей, улыбнулась дама с бланшем на полщеки. — Потому что я превосходно себя чувствую. И страшно проголодалась.
— Это хорошо, — недоверчиво покачала головой старушка, выходя из спальни первой.
— Честное слово, — не преминула укрепить свои позиции Юлька, последовав за ней. — И уж точно ничего не болит. Я бы знала.
— Поедешь, или со мной пройдёшься? — кивнув на широкие отполированные перила, неодобрительно осведомилась Ирма Генриховна.
— С вами, — покладисто прощебетала Юлька, спускаясь вниз. — А что на завтрак? Я бы, честно говоря, с удовольствием откушала яишинки. С грудиночкой. И пожирней. Так чтобы обжаренное сало стало прозрачным. А желтки не запеклись.
— А как же диета? — озадаченно уточнила старушка.
Если уж она поднялась наверх будить прогульщицу, значит, завтрак готов. Привычный жёстко регламентированный: овсянка без масла и кофе без сливок. Этому бзику было всего несколько дней от роду — и вскоре он тихо скончается под напором череды послаблений. Тоже привычных: я чуть-чуть, я только граммулечку, я только сегодня, а завтра ни-ни.
Ирма Генриховна — святая простота и жёсткий приверженец принципов — ещё не была знакома с этой стороной Юлькиной натуры. Она ж, как дура, старалась себя «зарекомендовать». Трудилась над этим клятым образом в ущерб себе все три месяца. Естественно, ожидала со дня на день, что сверх меры раздутый пузырь лопнет. Он и бабахнул. Сазу после того, как её трахнули лопатой. Какое облегчение!
— А я передумала, — не без вызова объявила нарушительница.
— Вот и славно, — противу ожиданий, похвалила её старушка, направляясь к кухонному столу. — Скажу тебе откровенно: диеты придуманы обжорами. Человеку сдержанному диеты не нужны.
— Я человек сдержанный, — похвалилась Юлька, плюхаясь за стол обеденный. — Но эпизодически меня прорывает на излишества. И эти прорывы дарят невыразимое наслаждение. Особенно с трюфелями. Или с тортом «Три шоколада».
— Шоколад весьма полезен, — пробормотала Ирма Генриховна, ныряя в холодильник, размером с ледоход.
— А грудинки в доме нет, — поздно сообразив, огорчилась Юлька.
— Грудинка в доме есть, — преспокойно опровергла неподражаемая старушка. — И сейчас мы с тобой её отведаем.
