— Очень справедливый у вас подход к личной жизни, — продолжила моя пара уже бодрее и вернула мне стакан, кивком попросив добавки. — Мужики, значит, мотаются с продажными девками развлекаться, чтобы не прокисло нигде в ожидании своей единственной и неповторимой, а женщины должны в одиночестве куковать, пока не явится и не осчастливит их собой распрекрасным такой вот изрядно поистаскавшийся истинный.
— Радеешь за права обиженных и телесной любовью обделенных женщин двуликих, дорогая? Зря, — уколол я. — Нет у нас никаких запретов или обычаев, запрещающих хоть женщинам, хоть мужчинам спать с кем угодно до встречи со своим истинным. Вот только делать это в своей же стае — поселении, где возможно предстоит потом жить с настоящим спутником своей жизни, по меньшей мере неумно, а по большей — небезопасно.
Мы, знаешь ли, те еще собственники и ревнивцы, да и улаживание любой напряженности миром тоже не наша сильная черта. Столкнуться лицом к лицу с бывшими своей пары — это верный способ испоганить день, ну а если это происходит все время… Постоянная грызня и в стае, и в семьях обеспечена.
— То есть никакой романтики, исключительно практичный подход, — заметила она, продолжая озираться.
— И как тебе мой дом? — вырвалось то, чего от себя не ожидал.
Эх, Летэ, это всегда должен был быть наш дом, с самого начала. Стало вдруг и тоскливо как-то, и радостно одновременно, и до тянущей боли в груди необходимо, чтобы ей тут понравилось, ведь это мое родовое гнездо.
— Твоими стараниями, прим Лордар, мне случилось повидать разные тюрьмы. И клетку в замке Стражи, и роскошные покои Зрящих, теперь вот этот дом. Но, знаешь ли, каким бы ни был интерьер, сути это не меняет. — Она опустила глаза к полу, демонстративно перестав проявлять всякий интерес к обстановке, чем мгновенно взбесила меня. — С тех пор, как в моей жизни появился ты, я только меняю места заключения, так что плевать, как они выглядят.
— Ну конечно, я ведь худшее, что с тобой случилось, да, Летэ? — взорвался я, посылая к хренам возмутившегося зверя. — Плохой-плохой Лордар пришел и вытащил тебя из того гадюшника, где бы ты по гроб жизни гнула спину, убирая дерьмо за двуногим и четвероногим скотом, и получала бы только оскорбления и тычки, сначала от отчима, а потом и от какого-нибудь ублюдка с пивным пузом, что взбирался бы на тебя, только чтобы заделать очередного ребенка, да и то не факт. Гадкий Лор открыл тебе дорогу в другую жизнь, и его никак и ни за что нельзя простить за это, нужно мстить и ненавидеть до самой смерти!
— А тебе нужно мое прощение? — Она подняла глаза только на долю секунды, и я не сумел уловить, что же там: простое любопытство, нечто более глубокое и значимое или еще одна порция издевки.
— Мне нужно, чтобы ты прямо сейчас подошла ко мне, — процедил я сквозь зубы, усаживаясь на тот самый стул посреди кухни, не в силах обуздать свои похоть и злость, что в отношении нее давно и, скорее всего, навечно переплелись, перемешались так, что не разделить. — Села мне на колени и приступила к исполнению своей части нашей договоренности, Летэ. Ты мне и так задолжала один оргазм в пути, а я бы еще хотел и пощупать свой аванс.
Я изготовился, ожидая, что в ответ Зрящая попытается размозжить несчастный стакан о мою башку, но она медленно, словно жалела о каждом потраченном движении, поставила тот на стол и приблизилась. Лицо — снова бесчувственная маска, в глазах нечто нечитаемое, что можно принять за пустоту, но, по сути, это непроницаемый заслон, надежно скрывающий от меня все, что творилось сейчас в ее разуме. Не могло не твориться — это же Летэ и я, а наше взаимодействие — это всегда что-то стихийное. На всякий случай я даже зыркнул на ее руки, нет ли там ножа, и, заметив, это она ухмыльнулась.
— Нет, прим Лордар, для моей миссии ты мне нужен живым и здоровым.
Ну да, я ее физиономией в якобы чисто деловой характер наших отношений, и она тем же в ответ. Моя злобная сучка, не желающая уступать и этим пробуждающая во мне абсолютно неподконтрольное сознанию желание все же подмять, смирить. Вызывающая ярость до красной пелены перед глазами и заводящая до остановки сердца.
— Садись ко мне на колени, Летэ, или я устану ждать и заставлю тебя встать на твои собственные, — пригрозил я, впрочем, зная, что ее этим не задеть и не напугать.
Все так же, никуда не торопясь, она оседлала меня, причем совсем не усаживаясь подальше, а сразу умащивая свою обнаженную под моей рубашкой сердцевину вплотную к моему уже готовому к бою стояку. От жара, исходящего от ее промежности в такой близи с преградой в виде всего лишь ткани моих штанов между ее плотью и моей, тут же стало накрывать таким интенсивным приливом чистейшей похоти, что пришлось до крови прикусить кончик своего языка, чтобы не разодрать тряпку и не всадить себя в Летэ со всей дури, одновременно вгоняя зубы в ее шею. Стервозная пара замерла, сблизив наши лица и продолжив смотреть мне теперь прямо в глаза, по-прежнему скрываясь за непроницаемой пеленой невозмутимости, а меня волна за волной начало окатывать то жгучим вожделением, то бешенством от ее такого неоспоримого на меня воздействия, то смущением от жалкой беззащитности перед ней, опять удушливой потребностью получить ее, наплевав на все в прошлом и сейчас, на любых условиях, только взять бы, то новым гневом и желанием сломить, увидеть тот же самый бедлам чувств в ней, отражение собственной неспособности противостоять этому безумному притяжению. Но весь этот бардак мгновенно смыло, когда моего обоняния коснулся едва уловимый, но отчетливый аромат возбуждения Летэ. Лишь капля в целом океане так старательно излучаемой ею неприязни, но уже достаточно для моего торжества.
— Мой нюх не обманешь, Пушистик. Солжешь снова, что совсем-совсем меня не хочешь? — осклабился я самодовольно, по-хозяйски скользнул под рубашку и стиснул ладонями ее ягодицы, вжимая в себя окончательно.
— А ты бесед от меня хочешь? — огрызнулась она, нахально вильнув бедрами и проехавшись по моей длине, что заставило зашипеть и от убийственного ощущения, и от новой пряной волны дурманящего меня запаха.
Не дожидаясь моего ответа, Летэ запустила обе пятерни в мои волосы, нещадно сжав те, и резко подалась вперед, прижав свой рот к моему до боли и вкуса соли на треснувших от жесткого напора на губах. Втолкнула язык навстречу моему, будто жалила, травила этим поцелуем, а не дарила ласку. В уничтожающем мою адекватность ритме толкалась и подкручивала бедрами, исполняя на моем гудящем и готовом лопнуть члене изуверский дразнящий танец, продолжая натягивать мои пряди, как поводки, откидывая голову до хруста в шее, явно нарочно причиняя боль и заставляя открывать горло. Вдруг стерва оборвала поцелуй, пустившись болезненно-сладкими укусами по моему подбородку вниз, пока ее зубы не оказались на моем кадыке. Любое другое живое существо я бы уже убил за это. Для нее же просто оттолкнулся пятками от пола, опрокидывая нас назад вместе со стулом, не заметив удара об пол, и запрокинул голову еще сильнее. Взбрыкнул, дергая свои проклятые штаны вниз. Если не засажу ей немедленно, то реально сдохну, просто сердце к хренам не выдержит, или мозги превратятся в сварившуюся от жара кашу.
Но Летэ опередила меня — сунула ладонь между нашими телами и сжала член у основания, набрасываясь одновременно с еще одним карающим поцелуем. Эта невыносимая мерзавка знала, что делала, прекрасно видела, до чего меня уже довела. Всего какой-то десяток рваных, ничуть не нежных движений ее кулака, и я проорал свой оргазм в ее рот, конвульсивно содрогаясь, кончая так бурно и даже тяжко, что на пару секунд ощутил себя бескостной кучей.
— Дорожный долг уплачен. — Летэ поднялась с меня, прежде чем даже вернулась способность четко видеть, и продемонстрировала капающую с ее пальцев мою сперму. — И ты напрасно столь высоко мнения о своем нюхе, прим Лордар. Случалось мне его запросто обманывать, и не раз.
Она покинула кухню, оставив меня лежать на полу в своем семени и с хаотично заметавшимися мыслями, что же такое она имела в виду и когда это случалось. Почему с этой проклятой женщиной постоянно так? Разве это не она сейчас должна лежать, проглатывая собственное поражение от неспособности противостоять нашей взаимной тяге, а я злорадствовать этой победе?
