Эта темница с видом на рыжее солнцеподобное нечто (и его розового соседа в бордовых пятнышках) была приготовлена не сегодня. Возможно, и все предыдущие похищенные маньяком девушки тут побывали.
– Что ты с ними делал, Уэйн? – прохрипела, сглатывая горечь.
Мой взгляд коснулся стены с ржавым крюком, к которому должны были цепляться кандалы постоялиц. И голову заполонили очень дурные мысли.
Так и стояла у окна, полусонно покачиваясь, пока красно-рыжий свет не залил всю комнату. И в дверь не вошла «Тавара».
– Архан шем… – выдала привычное дородная тетка, проверила мою тарелку и что-то сердобольно промурлыкала на местном. – Цабат… цабат… Хтэ нэ шавайяр?
– Не голодная, – бросила севшим голосом и поджала губы.
Окинула женщину взглядом, полным самых дурных обещаний. Я, может, и скована, но пока еще не при смерти. И кулаками кое-что делать умею: Матильда не даст соврать.
– Архан шем, – хозяйка пожала плечами, потряхивая в воздухе тонкой цепочкой, светящейся зеленым.
А я ведь не ела эту серую жижу… Откуда тогда галлюцинации? Или Уэйн в воздухе что-то распылил?
Я и впрямь была какой-то сонной, вялой. Как после изматывающего перелета через Атлантику или вроде того. Руки двигались плавно, перед глазами плыло. И тошнота рвалась к горлу, но это, скорее всего, из-за окружающего меня «запашка».
Не-мадам-Тилль кинула в меня своей блестящей цепью, не рискнув приближаться. Карабин защелкнулся на кандалах, ровно посередине. Сам. И мои оковы тоже засияли. Зеленым, ага…
Вика… Где твои витаминки, когда они так нужны?
– Цабат лау! Жвандэ крех, – окрикнула меня тетка и покрутила в воздухе пальцем, обрисовывая невидимую сферу.
С каждым круговым движением цепочка двигалась, подтягивая меня к двери. И ноги сами топали за ней. Прекрасно. Просто прекрасно.
Обезволенной марионеткой я выбралась в коридор, полностью подчиненная монотонным движениям закручивающейся в воздухе цепи. Прошла вперед, шагнула за порог… Воздух снаружи был не сильно лучше того, что внутри.
– Шикварра, цабат, – приказала Тавара, цепляя свободный конец цепочки к диковинному устройству с сотней колец, торчащих из железного бока.
К другим тоже крепились зеленые (и иногда красные) цепи. Длинные, тянущие кого-то еще со всех концов широкого дома-ангара.
Само устройство было железной попоной накинуто на огромного не то быка, не то буйвола. Обросшего густой коричневой шерстью и с несколькими ороговевшими наростами на туповатой морде. Позади зверя катилась низкая повозка, разделенная внутри на пустые отсеки.
– Шикварра! Жвандэ та хеккара, цабат, – велела тетка, кивнув на двинувшегося вперед… ну, допустим, буйвола-переростка. И пошла к другой девице, послушно бежавшей за красной цепью. – Шикварра! Шикварра!
Шерстяной зверь вел нас к полю, заросшему ярко голубыми цветами на толстых колючих стеблях. Я изредка оборачивалась, пытаясь понять, сколько таких пленниц идет за повозкой. Но проще было пересчитать заполненные кольца на устройстве. С той стороны «попоны», с которой брела я, было около двадцати зеленых и четыре красных.
Каждая светящаяся цепь тянула за собой рабыню. Кого-то близко к животному, кого-то на отдалении, в зависимости от выданного «поводка». Что удивительно, цепи между собой не путались и никогда не переплетались. Процессию завершали еще два буйвола с пустыми повозками.
Один раз следовавшая прямо за мной девушка с красными до локтей руками оступилась и уселась на землю растирать лодыжку. Зеленая цепь натянулась, мигнула алым. Пленница подскочила с обиженным воплем и, прихрамывая, торопливо вернулась к буйволу.
До чего техника дошла… А мистер Уэйн знает толк в извращениях!
– Шикварра! – в очередной раз проорала Тавара, тыкая пальцем вперед.
Беловолосая девушка, что шла быстрее всех, тут же вбежала в заросшее поле. И, морщась от уколов колючих стеблей, принялась послушно раскрывать голубые бутоны.
У нее это получалось довольно споро: движение пальцев – и лепестки послушно расходятся, обнажая сверкающую жемчужную серединку. Ее-то и выковыривала девушка. Затем аккуратно бросала в пустой отсек повозки и, негромко ойкая, шла к следующему цветку.
Ясно… это работы. Диковинные, жестокие, но всего лишь работы. А я себе уже черт знает чего нафантазировала, поглядывая на жуткий крюк в стене.
Другие пленницы тоже вошли в колючее поле и, стискивая зубы и сдерживая вскрики, принялись добывать «жемчужинки». Я попробовала проигнорировать приказ рабовладелицы, но тут моя цепь мигнула красным… И, охнув от болевого импульса, ударившего под дых, я поспешила в поле.
Ладно, мистер Уэйн. К черту. Один раунд я вам подыграю.
К обеду я разжилась мозолями на каждом пальце. Исцарапала все ноги, никак не защищенные от колючих стеблей чертовым платьем-разлетайкой. Будь на мне мои плотные джинсы и кожаная куртка, все было бы не так кошмарно.
В полдень «солнце»-галлюцинация покраснело и начало жарить так, что пот покатился в прямом смысле ручьем. Я наконец поняла смысл этого выражения, даже не пытаясь увидеть что-то за соленым потоком.
Поле окрасилось в дивный розовый, а пятнистая планета с дымчатым кольцом пропала из виду. Несколько раз мимо пленниц проходил буйвол, обвешанный кувшинчиками, и девушки жадно припадали к керамическим горлышкам.
В какой-то момент я тоже сдалась. Попробовала белое кефироподобное нечто, сладкое, сливочное… Ничего, съедобно. В итоге выпила целый кувшин. И жар немного отступил.
Наша повозка медленно, но верно наполнялась «жемчужинками». Каждый раз, когда я кидала добычу в отсек, по моей цепочке проходил щекотный импульс и приятным жжением растекался по запястью. Словно устройство подбадривало меня и уговаривало принести еще.
В виски вбивались монотонные покрикивания Тавары, в которых чаще всего фигурировали «Архан шем», «цабат» и «шикварра»…
К вечеру я поняла, что цабат – это обращение, вроде «девушки» или «рабыни». Архан – самый главный, тот, кто все видит и кого поминают при случае. Шикварра – призыв работать, жвандэ – приказ идти. А буйволо-носорога зовут хеккарой.
Едва красное солнце закатилось за горизонт, шерстяной зверь без всякого предупреждения двинулся в обратную сторону и вывел пленниц в дому-ангару. Кольца расщелкнулись, и цепочки устремились по земле зелеными змейками, утаскивая каждую рабыню в ее персональную тюрьму.
– Жвандэ та фода, цабат лау, – хозяйка ухватила меня за локоть, ввела в просторную комнату и ткнула пальцем в глубокое корыто, заполненное до краев черной жижей. – Архан шем! Жвандэ…
Я сглотнула тошноту: запашок тут стоял… словом, запашок. Погрузив палец на одну фалангу в мутное, темное нечто, когда-то – недели три назад! – бывшее проточной водой, я сдавленно охнула.
Сколько человек тут мылось сегодня? А, черт побери, вчера? Бабушкина присказка про «само отвалится» показалась не такой уж глупой. Если не отвалится – оторву.
– Чище я буду, если туда не полезу, – сообщила Таваре.
– Архан шем, цабат, – фыркнула она равнодушно и покрутила в воздухе пальцем.
Моя змейка-цепочка тут же ретиво бросилась в коридор (я еле успевала переставлять за ней ноги!). Сделала в воздухе несколько кульбитов. И сама запрыгнула на крюк в стене.
Твою-то буйволову матушку… Чем ты меня накачал, Рейнар Уэйн?
Войдя в «жилище» следом за бешеной цепью, я устало упала на лежак. И, еле шевеля языком, попросила у высших сил организовать все так, чтобы это оказался дурной сон. Вдруг на самом деле я валяюсь без чувств в подвале Уэйна? Или (что еще лучше) – клюю носом у себя в квартире, обложившись дисками с записями камер?
Но наутро все повторилось снова. Свеча на рассвете, серая похлебка, зеленая цепь… и «Шикварра, цабат!».
Мозоли, царапины, голубые бутоны. Ярко-красная жгучая звезда, раскрасившая небо в розовый. Сверкающие жемчужинки на ладони и приятные, благодарные покалывания оков. Густое молоко из кувшина, дарящее мгновения облегчения…
