тупая боль в груди стала ее неизменной спутницей. Это была не стометровка, на которую они со Славой рассчитывали, а марафон, и сойти с него Лера не имела никакого права. И в тот миг, когда она все-таки положила телефонную трубку, ее настигло облегчение. Такое пугающее, такое неправильное, так что вслед за ним пришел стыд.
Ей было стыдно, больно, страшно и бесконечно тоскливо. И Лера плакала, не снимая очков, занавесившись длинными темными волосами. Только через двадцать минут, когда слезы кончились вместе с воздухом, она встала, гулко высморкалась и отправилась домой.
А через две недели на город обрушилась гроза.
– Я же говорил, быстро домчим! – косясь на пассажиров в зеркало заднего вида, весело воскликнул дядя Алик.
Лера неразборчиво пробормотала: «Ну да, ну да». Сидящий рядом с ней Доброслав вовсе никак не отреагировал. Он смотрел в окно на проплывающие дома и деревья с видом довольного пса, первый раз едущего на дачу. Только что слюни от счастья не пускал.
От того старого-доброго Славы почти ничего не осталось. Он сильно похудел, так что под кожей стал прорисовываться череп, а майка болталась мешком и грозила окончательно сползти с одного плеча. Руки Доброслава держал как-то неловко, плотно прижав к телу, сидел, ссутулившись, а ноги и вовсе казались чужеродными. Будто к живому человеку прикрепили искусно сделанные протезы. То и дело по лицу больного проходила не то судорога, не то просто спазм. Уголки губ резко приподнимались вверх, потом брови сходились и расходились, как Питерские мосты. Валерия объяснила, что это всего лишь последствия неконтролируемых сигналов, посылаемых из двигательного центра, но приятнее от этого гримасы зятя не выглядели.
Из-за них казалось, будто Слава окончательно тронулся рассудком, хотя, несмотря на свой недуг, соображать хуже он не стал. С ним можно было по-прежнему говорить о кино и музыке, о событиях в мире. Но проблема заключалась в том, что большую часть прочитанного и увиденного он почти тут же забывал. Да и все чаще, чтобы добиться от Доброслава внятной беседы, приходилось его тормошить. Он часами мог вот так сидеть, смотреть в никуда и соображать что-то свое. Сейчас снова наступил так называемый период «тишины». И честно говоря, дядя Алик не понимал, чего вдруг падчерице вздумалось вытаскивать мужа на прогулку в таком состоянии. Тем более не во двор или ближайший сквер, а почти через весь город в «Парк пионеров». Но, наверное, ей лучше знать, рассудил он и без колебаний помог спустить Славу и посадить его в свой старенький автомобиль.
Пробок в субботу вечером ожидалось немного, хотя большинство горожан предпочитали совершать еженедельное паломничество за город, а потому на некоторых улицах все же встречалось довольно интенсивное движение. Они медленно, но верно приближались к пункту назначения. Дяде Алику приходилось болтать за троих. Лера, оживленная в начале пути, становилась все смурней и смурней, а Слава вовсе молчал. Майка медленно сползала, брови взлетали вверх и немедленно опускались вниз, иногда мужчина открывал рот, но, не издав ни звука, снова закрывал.
Это походило на снова и снова прокручивающееся гиф-изображение. Дядя Алик видел парочку таких, но прикола так и не понял. Современная культура вообще казалась ему несколько странной. Искусственно поддерживаемый ажиотаж вокруг сомнительных вещей, эта любовь ко всему западному, подражание мультяшным героям. Как огромный мыльный пузырь, который только снаружи красив, а внутри наполнен выдохнутым воздухом. Смесью газов с большим содержанием углекислого и чесночно-табачным запашком.
Думая об этом, дядя Алик подрулил к воротам парка. Двигатель в последний раз чихнул и замолк. Теперь предстояло самое сложное: вынуть Славу из салона и осторожно пересадить его в коляску. Лера отщелкнула ремни безопасности: сначала свой, потом мужа. Пока отчим возился с громоздкой коляской, потрясла Доброславу за плечо:
– Милый, Слава, нам надо вылезать.
– Вылезать? – словно только что проснулся, переспросил тот. Прошло несколько секунд, прежде чем он оценил ситуацию и поспешно добавил: – Конечно, конечно. Как же здорово в такой день приехать сюда! Вчера, кажется, был дождь, да?
– Гроза, – подтвердила Валерия.
– Чувствую, – улыбнулся супруг. – Стало прохладнее, и нет этого… удушающего ощущения, будто в следующий момент можешь сознания лишиться.
Лера ничего на это не ответила. Только подумала, как точно муж смог ухватить суть того, что происходило с ней в последнее время. Но сейчас… Пожалуй, да. Горячая рука убралась с ее горла, и хоть сердце по-прежнему, было сдавлено печалью, она уже не боялась остаться без воздуха. Слава смотрел на нее своими сероватыми глазами, казавшимися на фоне буйной растительности какими-то застиранными, потерявшими цвет.
И Валерия неожиданно поняла, чем же раньше ей так нравилось лицо супруга. Нет, дело было вовсе не в гармонии отдельных черт. Не в том, как они были стройно подогнаны друг к другу, будто тщательно продуманный и выверенный математически фоторобот. Просто эти черты отражали ее. Глаза смеялись, когда Лере было хорошо, рот выражал недовольство, когда она сама сердилась. Всю их супружескую жизнь она была камертоном, согласно которому Доброслав играл нужные мелодии. Но сейчас эта улыбка была совершенно не к месту. Сейчас эти глаза сияли сами по себе, тогда как на душе у Валерии происходило полное затмение. И лицо мужа впервые показалось ей неприятным, даже уродливым.
– Все, карета подана, – вовремя возникший рядом дядя Алик разрушил напряжение.
Каждый шаг давался Лере с трудом. Смотреть на любимого не хотелось. Точнее, она понимала: стоит вновь взглянуть, и решительность окончательно покинет ее. А больше на такой подвиг Лера не соберет мужества никогда. Вчерашняя гроза оставила следы в виде сломанных веток и неглубоких лужиц по краям дорожек. Дядя Алик пожелал им хорошей прогулки, а сам укатил за продуктами. Валерия заранее составила довольно обширный список, чтобы надолго занять старика. Ей было немного совестно, что она втравила отчима в свою авантюру. Но он бы не понял. Решил бы, что его любимая Лерочка тронулась рассудком.
– А помнишь, как мы приехали сюда первый раз? – снова заговорил Слава, и его жена вздрогнула. – В каком же году это было?
– В восьмом, – ответ дался неожиданно легко. Словно и не Валерия его озвучила, а какая-то посторонняя сила, временно взявшая контроль над всеми ее действиями.
– О, ничего себе! Не думал, что ты помнишь, – рассмеялся супруг.
– Всю жизнь прожить в одном месте и не знать ни одной городской легенды… – тихо начала Лера. – Наверное, со стороны я казалась такой глупой, такой ограниченной. А потом ты привез меня сюда.
– На трамвае, – кивнул Доброслав.
– На трамвае, – эхом повторила Валерия.
Человеку свойственно задаваться вопросом: «В
