Планы расстроил.
Она уже, может, придумала себе не только жизнь до самой старости, но и похороны сочинила, красивые… с песнопениями, жрецом из соседних Петушков да блинною неделей.
А он, поганец этакий, и не глядит в Нюсину сторону. Не жрец, конечно, студиозус… небось, из‑за сродственницы своей, которая про Нюсю гадостей наговорила… а как иначе‑то?
— Погоди еще, — Себастьян придержал Евдокию, пропуская и молчаливую девицу, и монахинь, и печального некроманта, на лице которого застыло выражение мрачной решимости.
Никак из дому сбег.
— Веди себя естественно…
— Это как? — Евдокия с трудом подавила зевок. Даже совестно стало: ночь, досмотр непонятный, все переживают, а ее вот в сон тянет.
— Как до того…
— Думаешь…
— Полагаю, — Себастьян прихватил кожаный портфельчик с оторванною ручкой, — что существует некая вероятность меня… скажем так, вернуть на путь истинный. Всего‑то и надо, что передать прямой приказ, печатью заверенный. Дуся… вот чтоб я хоть раз еще кровью поклялся!
Он спустился по шаткой лесенке первым, и был столь любезен, чтобы руку подать.
— Где это мы? — Евдокия спросила чуть громче, чем следовало бы, и ей ответили.
— Петушки…
Петушки были деревней, небольшою, в два десятка дворов, тихою. Невзирая на близость к границе, жизнь здесь текла мирно, неторопливо, и оттого появление королевских улан вызвало небывалый доселе ажиотаж. Девки радовались. Парни были мрачны. Староста мысленно считал убытки, прикидывая, сумеет ли добиться от казны возмещения оных…
— Доброй ноче, панове, — громко возвестил улан в малом чине, и на голос его дружным хором отозвались деревенские собаки.
Себастьян лишь фыркнул и локтем Евдокию подпихнул.
— Что происходит?!
Вывели лишь тех, кто обретался в вагонах второго и третьего класса. Однако и, оказавшись вне поезда, люди держались своих вагонов, не то из опасения потерять их во тьме, не то из нежелания мешаться с теми, кого полагали ниже званием.
И бледная панночка, вида не то очень уж благородного, не то заморенного, повисла на руке серьезного господина. Этот, судя по выправке, из военных, и пусть бы путешествует всего‑то вторым классом, но скорее из соображений экономии, чем от недостатку средств.
Стоит. Хмурится.
Молчит.
Переминается с ноги на ногу пухленький господин, вертит растерянно головою, щурится. На голове господина — ночной колпак, на ногах — тапочки вида самого домашнего, на плечах — шаль женская, с кистями. И вид собственный, и то, что иные люди стали свидетелем оного, господина смущает донельзя. Он то втягивает живот, стремясь казаться стройней, то напротив, горбится, кутается в шаль, будто надеясь, что она поможет исчезнуть…
Себастьянов взгляд ненадолго остановился на женщине в годах, в черных траурных одеждах да с толстенным кошаком на руках. Кошак к суете относился с редкостным безразличием, верно, полагая, что оная его не касается… его хозяйка озиралась и на сухом, костлявом ее лице застыло выражение крайнего неудовольствия…
Меж тем, улан широким шагом прошелся вдоль шеренги и вернулся к Евдокии:
— Происходит, дорогая панночка, — сказал он громко, так, что слова его услышали не только пассажиры, но и притихшие было петушковские кобели, — то, что по распоряжению тайное канцелярии кажный пассажир, каковой следует до Серых Земель, подлежит личному досмотру.
Улан крутанул ус и панночке подмигнул.
А что, хороша.
Кругла. Грудаста.
И коса вон до самое земли…
— Это по какому же праву? — поинтересовалась панночка, распоряжением тайной канцелярии не впечатленная. — И что значит, «личный досмотр»? В вещи мои полезете?
— И в вещи тоже, — улан крутанул второй ус. Привычка сия появилась у него после знакомства с одною вдовушкой, дамой сурьезных габаритов и намерений, каковой весьма и весьма оные усы по сердцу пришлись. — Однако найпервейшим делом мы осмотрим каждого пассажира… и пассажирку…
Он обвел людей взглядом, каковой сам полагал престрогим.
— …на предмет наличия хвоста.
Люди загомонили.
И пухленький господин в ночном колпаке сказал:
— Произвол!
Господин сей путешествовал не просто так, но по заданию редакции. А служил он не где‑нибудь, а в «Познаньской правде», солидном, не чета «Охальнику» и иным желтым листкам, издании, чем гордился немало. Правда, гордость сия мало утешала в командировке, коию господин полагал едва ли не ссылкой и ссылкой бессмысленною, ибо что может произойти на Серых землях? Он писал дорожные заметки, где с одинаковым рвением ругал, что черствые пирожки, что железнодорожное управление…
— Произвол! — неожиданно для самого господина, который, признаться, втайне властей побаивался, особенно в ситуациях, когда оные власти имели численный перевес, его поддержали. — Совершеннейший произвол!
Господин покосился на улана, коего эти восклицания впечатлили мало. Он гражданских недолюбливал огульно, не деля на сословия и возраст. Однако из всех нынешних его подопечных особо выделялся тощий студиозус в синих очочках.
А ведь ночь на дворе!
— Что вы собираетесь искать? — очень уж громко поинтересовалась панночка, которую пренеприятный типус держал за руку. — Хвост?
— Это розыгрыш? — подал голос военный, и улану разом захотелось сказать, что пан не ошибся, что оно и в самом деле розыгрыш… шутка дурная… вот только ведомство, за престранным этим распоряжением стоявшее, шутить не умело вовсе.
— Это приказ, — улан вдруг ощутил свою никчемность.
И беспомощность.
И разом вспомнилось, что на границе он первый год и до сего дня собственно с границею не сталкивался, почитая то превеликим везением… а тут в серых глазах человека, явно из своих, которому бы уразуметь, что уланы — люди подневольные, он прочел, что после нонешней ночи его карьера претерпит некоторые изменения.
— Приказ, — повторил улан и ус крутанул, придавая себе же храбрости.
В конечном итоге, он же не просто так стоит, а на страже интересов родины, сколь бы престранными сии интересы не выглядели на первый‑то взгляд.
И нижние чины смотрят.
Небось, пойди на попятную, в жизни не простят… будут сказывать, пока правдивая история в байку не превратится, которых по уланским‑то полкам множество гуляет… а главное, опосля этакого позору только в отставку и подавать, поелику даже писари всерьез принимать не станут.
— Приказ! — рявкнул улан, дергая себя за второй ус.
— И как же вы собираетесь этот приказ исполнять? — еще громче поинтересовалась девка с косою. Более она не казалась улану привлекательной, напротив, в ней он вдруг узрел воплощение всех былых опасений.
