- Слава Богу, кажись идут.
- Ой, а можно пуховку не снимать? А то я дуба дам, - попросила Ксеня.
- Да как угодно. Только сейчас еще пара километров вниз – успеешь запариться… Ионыч, чего там у вас случилось?
- Да все нормально. – Ион подъехал к своему рюкзаку, сиротливо стоявшему посреди спуска. Его уже успело присыпать снегом. Сбросив танюшин рюкзак и достав откуда-то веревку, он принялся наскоро связывать их вместе.
- Ты чё, собираешься сразу два тащить?
Серега повернулся к Танюше и внимательно оглядел ее. Вид ее в длинной ионовой пуховке был нелепым, но Серегу интересовало не это.
- Танюш, с тобой все в порядке?
- Д-да, все нормально.
- Дойдешь? Два километра до стоянки осталось.
Два километра, да еще вниз, да по мягкому снегу – это было почти что ничего. Танюша сразу воспряла духом.
- Дойду, конечно!
- Ну смотри.
Когда давеча он понял, что Танюши сзади нет, его разом прошиб пот, и он тут же забыл о холоде. Он хотел немедленно повернуть назад, но Ион, узнав обо всем, крикнул, что сбегает сам, а свой рюкзак попросил дотащить до леса и там ждать. И правда, он помчался наверх даже не бегом, а какими-то скачками, разбрызгивая снег, и в пару секунд исчез в метели. Серега машинально подхватил ионин рюкзак за лямки и пошел вниз. Пальцев ног он давно не чувствовал, что притупляло лишние эмоции. Потом пальцы немного отошли, но мысли все равно оставались в оцепенении. Раз Ион сказал – сбегает, значит, сбегает. Все в порядке. Народ рядом кряхтел, натягивал пуховки, растирал онемевшие руки, прыгал на месте, пытаясь оживить ноги. А Серега тупо ждал, пытаясь взглядом приподнять завесу снегового тумана, скрывавшую перевал. И только когда он увидел Танюшу со свисающими почти до колен рукавами мужской пуховки, когда рассмотрел ее лицо – только тогда он осознал, что был на волосок от бездны, в которую вот-вот собиралась обрушиться вся его прошедшая жизнь. И обрушилась бы, если бы не чудо. Муки совести, бесчестье, конец всем походам – все это ждало там, на дне бездны. А еще – похороны, обезумевшие от горя глаза танюшиной матери, которую он никогда не видел, прокуратура, объяснения следователю в чистом белом кабинете. Эти картины стремительной вереницей пронеслись в сознании и исчезли.
- «Слава тебе Господи, слава тебе Господи, - повторял он про себя. – Спасибо Ионке, спас от беды».
Потом ему полегчало, он задышал свободнее, плечи распрямились. Теперь можно было спокойно подумать, почему это произошло. Конечно, виноват он сам: забыл проверить, все ли участники в наличии, отвлекся на холод и ветер. Но Танька, блин! Тоже хороша. Почему все нормально прошли, а она отстала? Какого черта? Нет сил – не ходи в походы. Чтобы потом его, Серегу, не подставлять. Не надо было ее брать. Вечно со своей страдальческой рожей… Если тебе так плохо, зачем напрашиваешься? И ведь главное - отказать неудобно. Приходит такая на обсуждение похода, и сидит-улыбается. Типа, если она столько лет с нами ходит, то и дальше должна ходить. А с какой стати? Реально она – самое слабое звено. Если так вспомнить, что почти каждый год какие-то проблемы. То одно, то другое. И еще экологизм этот ее долбаный. Такая она вся святая-правильная, всех учит жить. Достала уже. Вот уж точно – старая дева. И крыша заодно поехала на экологии. Нет, теперь он точно с ней поговорит. Мол, извини, но мы тут подумали и решили… Вобщем, больше ты с нами не идешь. Все. Прости-прощай.
Он знал, что его гнев скоро пройдет, а потом и вовсе забудется. И через год, скорее всего, неизменная Танюша снова будет идти следом за ним по лыжне. Но сейчас надо было выговориться, хоть и не вслух. И он с наслаждением представлял, как хлещет Танюшу словами, как плетьми, по ее некрасивому круглому лицу. Точно так же, как час назад, до перевала, с ним самим расправлялась в душе Танюша. Теперь она совершенно об этом забыла, и удивилась бы, если б вспомнила. Она даже не подумала о том, что это из-за Сереги она чуть было не замерзла. Теперь все это было далеко, старо, ненужно. Группа шла вниз, и Танюша думала только об Ионе. Ей доставляло наслаждение видеть его в голове колонны, когда они поворачивали. Она выглядывала из-за рюкзаков, ловила взглядом его очертания, вбирала в себя и, словно подзарядившись новыми силами, бодро шла дальше. Спустились сумерки, и вереница рюкзаков превратилась в цепочку зажженных фонариков, со скрипом ползущих в темноте. Иона она больше не видела, но знала, что он рядом. Она слышала его смех, жадно ловила короткие шутливые реплики, без труда вычленяя их из вороха чужих слов. И она верила: что бы ни случилось потом, он навсегда останется с нею – там, на перевале, в памяти.
Шатер ставили уже в ночи и наспех. Видимо, Ион успел сказать руководителю на ушко, что Танюшу лучше сегодня не трогать и поскорей уложить спать. Серега в связи с этим выделил в помощь женской «шатровой команде», куда входила Танюша, дополнительное усиление – Петю. Вчетвером они управились быстрее. К тому же, то и дело около шатра чудесным образом возникал Ион и тоже помогал – то подвязывал веревку, то прикапывал снегом стенки. Потом он так же неожиданно возникал и в других местах – то на валке сушины, то на пилке бревен, то на колке дров – и всякий раз кстати. Казалось, в лагере отовсюду слышится его смех, звучат шутки, стучит топор, визжит пила. Он одновременно помогал с готовкой, выкапывал в снегу рвы-дорожки, чтобы удобнее было ходить, выстилал дно шатра пенковыми ковриками, крепил тент и делал еще с десяток других мелких дел – все одинаково споро и ловко. Он все умел, все знал, все у него получалось; но при этом он не забывал простодушно хихикать, чтобы товарищи, не дай Бог, не заметили его превосходства. Он словно бы старался максимально сбить себе цену, унизиться до уровня доброго смешного простачка - и очень радовался, если это удавалось. За полчаса он успел починить Мишане крепление, выправить погнутый котел, а потом, когда у костра вдруг (по непонятной причине) возник интеллектуальный спор о Пол Поте, он, забывшись, тут же вкратце пересказал основные вехи вьетнамо-камбоджийской войны, причем с легкостью выдал десятка с два имен генералов и географических названий, которые невозможно было не то что запомнить, но даже выговорить. С опозданием заметив, что увлекся – его слушали в удивленно-почтительном молчании – Ион тут же ввернул какую-то шутку, потом случайно уронил кружку, шлепнулся сам, вымазался в саже – короче, сумел вернуть своей персоне ту несерьезность, которую так старательно оберегал. У костра стоял дружный хохот, которого в серегиных походах давно уже не случалось. Вечерняя культурная программа в их группе сводилась к чинному исполнению бардовских песен в тематическом диапазоне Визбор-Щербаков (последний тоже почему-то был традиционным автором у походной публики), прослушивать которые надлежало с задумчивым видом. Ион по случайности порвал и эту традицию: когда в концерте Сереги и Игорька возник перерыв, и слушатели, узнав, что он тоже «немножко бренчит», сунули ему гитару, он, не задумываясь, спел упоительно-хипповскую «Хи кам зе сан» Харрисона. Девушки радостно завопили, Петя одобрительно захлопал, прося «еще чего-нибудь битловского», Мишаня уважительно сказал «ничё так». Но Серега, которому английские слова в русском походе показались стилевым диссонансом, спросил, а не знает ли Ион чего-нибудь русского. Ион вздохнул и сказал, что не знает. Да и вообще, «Хи кам зе сан» - это единственное, что он за свою жизнь сумел выучить, хе-хе. Раздались смешки, и с восходящей звездой походной песни на этом было покончено. Он не хотел быть звездой; он хотел быть добрым ласковым другом для всех и каждого. Впрочем, вряд ли он вообще чего-то хотел специально, думала Танюша. Все получалось у него само собой. Олю и Ксеню он уже в конце ужина по-братски обнимал за плечи, непрерывно осыпая потоками галантных шуток. При этом с виноватой улыбкой поглядывал через костер на Танюшу, словно говоря: «извини, матушка, третьей руки нет – а то бы и тебя обнял». Но Танюша почти (разве что на самую малую толику) не чувствовала ревности: объятия Иона были бесполыми, будто игрушечный мишка (правда, какой-то слишком худосочный) обнимает кукол-подружек. Так же быстро он нашел дорожку и к мужским сердцам: оказался отличным ремонтником (при этом готовым всю славу отдать другим), в политических спорах ухитрился угодить всем, обнаружив глубокую осведомленность по каждой из высказанных позиций, но в итоге сохранив нейтралитет; наконец, он выказал себя и достойным собутыльником! Когда дошла очередь до ежевечерних двадцати грамм (это количество чистого медицинского спирта следовало превратить в пятьдесят грамм какой-то псевдоликерной смеси), он тут же извлек откуда-то мерный стаканчик («Ого, ну ты хорошо подготовился!», сказал Мишаня, который всегда разливал на глазок) и быстро-быстро распределил ценную влагу по разнокалиберным жестяным и пластиковым кружкам, выжидательно построившимся вокруг него. Затем в кружки были добавлены столь же тщательно отмеренные порции воды и концентрированного лимонного сока. Танюшиной кружки в строю не было. Она негативно относилась к алкоголю, особенно крепкому, и в компании имела репутацию еще и непримиримого борца за трезвость. В соответствии с этой репутацией (однако не слишком настойчиво, чтобы не вызвать раздражения), она заметила, что ежедневно пить, да еще в спортивном походе – это неправильно. Ион сделал смешливо-виноватую гримасу («ну, что ж теперь делать, коли налито?») и горячо пообещал, что отныне будет пить не каждый день, а… через день. Вокруг опять громко захохотали. Но удивительное дело: на следующий вечер, услужливо разлив «напиток» по кружкам, сам он пить отказался, сославшись на изжогу. На третий день – выпил, как ни в чем не бывало. На четвертый опять отказался, на сей раз пожаловавшись на боль в печени («Ребята, похоже, я допился, хе-хе» - взрыв смеха). На пятый – снова выпил, и так далее. Шутку про пить через день запомнила только Танюша и, к ее удивлению, Ион дотошно исполнял обещание, хотя делал вид – в том числе и перед ней – что им движут совсем иные причины. Он угождал каждому, он избегал внимания и восхищения, и он не умел обманывать. Один-единственный раз он нарушил слово, выпив водки в «трезвый» день. Но это случилось в предпоследний день похода и при таких обстоятельствах, что Танюша сама была бы рада поднести ему кружку, если бы это не сделали за нее. Ну и еще один раз – когда вместо обещанных трех дней остался с ними на весь поход.
