Сгорбленная спина Калины уже почти пропала из круга света, когда я окликнула ее:
— А пятая картинка? Что она значит?
— Разве ты не поняла? — сверкнула кривой усмешкой женщина, — это любовь. Именно она тебя ждет, — она уже отвернулась, чтобы уходить, но добавила, — нечеловеческая, неземная любовь…
Еще один «ах» раздался в ночи — женщины и девушки не смогли сдержать возгласа — то ли восторженного, то ли завистливого.
Я же ощутила, как внутри расползается теплая искрящаяся нега — любо-о-вь! Ну, конечно, я люблю Сокола, а Сокол любит меня. Конечно! Как я могла в этом сомневаться? А испытания — в бездну их — справлюсь со всем, что судьба мне готовит, ведь после всех преград и трудностей меня ждет любовь. Уж если я смогла пережить встречу с инкубом, то все остальное мне точно по зубам.
На душе сразу стало легко и светло, а еще удивительно — ведь я имела глупость сомневаться в своем возлюбленном, сама себя накручивала, паниковала! Смешно. Я улыбнулась — теперь после гадания я знаю свою судьбу и ничего не испугаюсь. Не буду верить больше каким-то голосам, буду верить своему сердцу, которое ждет любовь!
А когда моя мама, кажется, тоже воодушевленная хорошим предсказанием (после слова «любовь» все предыдущие Калинины туманные изречения и пророчества про повешенного, темное божество и неведомую дорогу резко позабылись), вынесла горячего вина из наших запасов, то и всем вокруг стало веселее и радостнее.
Женщины затянули шутливую песню про городского жениха, приехавшего сватать строптивую девицу и получившего от ворот поворот, и их звонкие голоса полетели по деревне, вовлекая в жизнерадостный светлый настрой. Я подхватила мелодию, думая о том, что, возможно, Сокол в этот момент ее слышит и узнает мой голос.
Мы разошлись далеко за полночь, и я легла спать счастливая и немного пьяная.
Жаль, что в ту ночь я не обратила внимания на последние слова Калины, сказанные про ожидающую меня любовь — «нечеловеческая», «неземная» — и не придала им значения…
Глава 11
Пробуждение мое было резким и судорожным — я вспомнила, что так и не довышивала рубашку для жениха. Вместо этого я бегала по заброшенным мельницам, просыпалась на алтарях неизвестных богов, уничтожала себя дурными мыслями и прыгала через костер в хмельном веселье.
Я резко села на кровати, тут же заработав себе головную боль и открыла глаза. Мой взгляд уперся в маму, сидящую на стуле рядом с горящей свечой, склоненную над шитьем. Она как раз откусила нитку, и погладив расправила свою работу, в которой я с удивлением узнала ту самую свадебную рубаху предназначенную Соколу.
— Можешь еще поспать немного, — улыбнулась мама, а я увидела, что под глазами у нее залегли тени — видимо, сегодня она так и не легла спать, а вышивала вместо меня.
— Мама…
— Спи-спи, — махнула она рукой, — ты сегодня должна быть отдохнувшей и самой красивой.
— Спасибо, — кивнула я, но заснуть уже не получилось — нахлынуло осознание того, что вот он — день моей свадьбы.
Почему то раньше мне казалось, что это будет волшебство и сказка, и солнце должно будет выйти из-за горизонта необычно, и я буду чувствовать себя необычайно, и, возможно, сам день будет осенен каким-то божественным светом.
На деле же утро начиналось обыкновенно — в росе и утренней прохладе, солнце показывало первые лучи из-за горизонта, и они были вполне такими же, как обычно. И голова у меня болела совершенно не по-сказочному.
Я стояла на крыльце, обняв себя руками и вдыхала свежесть летнего утра и думала о том, что сейчас чувствует Сокол, проснулся ли он, ждет ли нашей встречи у алтаря. А может быть, он передумал и не придет? Мои раздумья текли размеренно и плавно, также, как солнце из-за горизонта.
Все изменилось, когда с хохотом и шуточками во двор прибежали мои подружки, чтобы помочь мне со сборами. Закружив меня хороводом, они за секунду втянули мою унылую персону в веселое праздничное предвкушение. Мы шумной толпой ворвались в дом, где девчонки тут же достали из сундуков мой наряд и ленты, заколки и тонкие башмачки.
Через некоторое время появились и подружки мамы, пребывающие в таком же радостном настроении. Они подхватили стопки наготовленных скатертей, салфеток, тканей и расписных полотенец, которые должны были украсить свадебный шатер и столы, алтарь и подмостки.
Они доставали из погреба уже готовые кушанья, из печи — томящиеся там с вечера яства, опустошили все полки с посудой и вынесли лавки. И конечно, хмельной мед и вино перекочевали в сторону шатра одними из первых. Наверняка, такая же картина сегодня была в каждом доме — пустые сени и кухни.
Я следила за этим, скосив один глаз, потому что в это время мои подружки колдовали над моими волосами: вплетали в них цветы и ленты, украшали колосьями и крупными бусинами. Прическа была почти готова, когда я услышала, как кто-то из соседских мальчишек вбегает в дом с криком: «Сваты!». Моя мама всплеснула руками и, сорвав с себя передник, побежала им навстречу.
Пока меня одевали в платье, разглаживали струящуюся ткань, прилаживали фату, обували ботиночки со шнуровкой и совершали еще тысячу разных нужных и ненужных движений, я прислушивалась к происходящему за дверью.
Родители Сокола упрашивали мою маму отдать им ее дочку, а мама «отказывалась»:
— Ой, продай нам ее за серебряную монету, — слышала я голос будущей свекрови.
— Нет. Других дочерей у меня нету, — отвечала мама.
— Ой, продай за золотую, — упрашивал папа Сокола.
Но моя мама была непреклонна:
— Где возьму еще такую?
Препирательство длилось недолго, ведь мама скоро согласилась меня отдать в чужую семью бесплатно, но получив обещание, что меня будут и любить, и жалеть, и баловать, и угощать, и считать своей родной дочкой.
Когда я была уже полностью собрана, мои подружки выбежали на улицу и устроили задания для дружков жениха. Я же стояла посреди комнаты, не находя себе места. Я видела, как всем вокруг весело, и пыталась отыскать такую же радость в себе самой, но почему-то в душе было неспокойно. Мне почему-то постоянно хотелось ускорить это все обрядное действо: чтобы разговоры шли быстрее, песни не были такими протяжными, глупые шуточки можно было бы вообще пропустить…
Но обряд на то и обряд, чтобы происходить по канонам, установленным не нами, но для нас. Поэтому все это «сватовство» было мучительно долгим. И когда меня наконец вывели из дому и передали в руки дружков, я буквально сгорала от нетерпения.
Меня усадили на коня, украшенного цветами и тканевыми косами, в его гриву были вплетены бусины и даже на голове было какое-то подобие короны. Конь шел через деревню важно и медленно, рядом с ним и за ним шествовали родственники с обеих сторон, а детвора, носилась вокруг, посыпая меня и все вокруг пшеном, маком и солью — чтобы был достаток, много детей и мало слез.
Много после, вспоминая и прокручивая в голове этот день, я думала, почему же этот конь не шел быстрее, почему обряд непременно должен был быть таким долгим, почему я никого не поторопила? Ведь тогда все могло бы сложиться по-другому. Я бы стала женой Сокола, нарожала бы ему кучу прекрасных детишек, и умерла счастливой от старости в окружении всей своей родни. А, может быть, было бы не так радостно, но, по крайней мере, я бы не стала тем, кем стала теперь.
Но тогда я просто ехала на коне и улыбалась, ведь из-за поворота уже показался купол свадебного шатра, украшенного травами и тканями, и рядом стояла толпа людей, среди которых, я надеялась, был и мой жених. Но он скорее всего стоял с другой его стороны, чтобы ненароком меня не увидеть — ведь это плохая примета.
Меня подвезли к пока что занавешенному входу в шатер с тыльной его стороны. Из него в назначенный момент я и должна была выйти к жениху и гостям. Точно такой же вход был сделан и для Сокола, но нас разделяла символическая стена из плотного полотна. Я прислушалась, — вдруг услышу его дыхание или он как раз говорит с кем-то, но из-за гомона голосов внутри шатра, я ничего не услышала. Я бы могла окликнуть своего жениха, чтобы услышать в ответ его голос, но побоялась — вдруг его там еще или вовсе нет.
