А он бы, Тимофею, по дружбе, за долю малую от прибытка-то и сосватал пару-другую постояльцев. Живёт отставной подпрапорщик на выселках, с проверкой приезжать будут редко, но регулярно. Опять же, доверие от властей и почёт (разговор этот был ещё в те времена, когда, когда дядька вовсю промышлял браконьерством). Тогда Гаврила не придал особого значения разговору, сейчас же это был выход. Отдать домик в казённое управление полиции — эдак можно было не беспокоиться, что жадный родственник оттяпает у него и последнюю недвижимость, пока племянник геройски воюет за Веру, Царя и Отечество. Вот такие пироги…
А прадед-то, хоть и молод, а не дурак был! Вернее, есть. Тьфу ты, совсем запутался.
Картошка с луком давно были забыты Марфой Кузьминичной. Женщина сидела с распахнутыми глазами и широко открытым ртом, продолжая ловить каждое моё слово. Я, конечно, опускал скользкие моменты, связанные с нарушением закона, и умолчал о ситуации со ссыльными, но и того, что поведал хозяйке, хватило с лихвой. Она то всхлипывала, утирая, слезу, то качала головой, мелко крестясь и охая. Я совершенно позабыл, что рассказ веду не как двадцатитрёхлетний сельский парень: мой десятилетний опыт публичных лекций сыграл со мной злую шутку, я рассыпался словами, увлёкся, словно кот-баюн. И чуть не поплатился за это…
— А ты здоров врать, паря! — послышался хриплый голос от входных дверей.
На пороге стоял высокий бородатый мужчина в короткой дублёнке, подбитой овчинным мехом, из-под неё выглядывали длинные полы чёрной рясы.
Глава 4
И год второй к концу склоняется,
Но так же реют знамена,
И так же буйно издевается
Над нашей мудростью война.
Николай Гумилёв.
— Ой, батюшка! — Марфа подорвалась из-за стола, быстро смахнув слёзы как не бывало, — присаживайтесь, отец Афанасий, — она суетливо поклонилась, уступая место вошедшему и подставляя табурет, на котором только что сидела.
Священник, не спеша, стянул с себя дублёнку и повесил на гвоздь у двери, тщательно вытер подошвы сапог о лежащую у входа тряпицу, сдержанно поклонился, перекрестился на образа в красном углу. Тут только до меня дошло, что я сам-то ни разу при Марфе не перекрестился. Хотя оловянный крестик на шее и обнаружил, ещё лёжа в спаленке. Ничем не примечательный на суконном шнурке. М-да…может, не заметила? А глаза-то у отца Афанасия внимательные как буравчики, так и не отпускают меня. Смотрит прямо, спокойно, в самую душу. И от этого спокойствия почему-то захотелось завыть.
— Афанасий Степанович, — представился священник, поклонившись уже мне персонально и присаживаясь на табурет. Позади него тихо скрипнула входная дверь: Марфа посчитала нужным удалиться.
Священник молчал, продолжал смотреть на меня, ожидая ответного шага. Ладони свои он положил на столешницу. Я отменил их выдающуюся величину. Поросшие редкими чёрными волосками пальцы с коротко обрезанными ногтями и следами мелких ожогов, а кое-где и белёсыми плоскими шрамами, больше бы подошли какому-нибудь кузнецу или кожевеннику, чем священнослужителю.
— Пронькин, Гавриил Никитич, — представился я, лихорадочно соображая, стоит ли встать и приложиться к ручке батюшки, как это вроде бы принято при обращении к священнику. Но не стал. Что-то остановило, может то, что сам поп не представился «отец Афанасий», а назвался вполне светски по имени-отчеству.
— Да уж слышал, молодой человек, — речь священника разительно отличалась от хозяйкиной: чёткий выговор, правильное построение фраз, — слышал, как вы тут Марфе исповедовались. Не даёт покоя слава господ Буссенара, По или Стивенсона?
— Э-э-э… — я замялся, сделал вид, что растерялся. Сам же стал лихорадочно соображать, как же этому въедливому священнику объяснить столь богатую лексику, а главное, чтобы это согласовалось с моим рассказом, свидетелем которого он стал. Интересно, а многое он успел услышать? Эх, была не была… Но не успел я начать свой ответ, как священник частично облегчил мою задачу:
— Что, разве не читали романов, Гавриил? А впечатление производите вполне образованного молодого человека, — глаза отца Афанасия стали неприятно колючими.
— Почему же? Что-то да читал! Например, названного вами Эдгара Алана По и Роберта Льюиса Стивенсона. Очень уважаемые мной писатели. Только мало удавалось достать, в наших-то местах. Да и денег стоят, — я сделал вид, что немного обижен, эдакая оскорблённая мальчишеская гордость. Мол, знай наших, хоть и из медвежьего угла, а могём.
— Вот как? — покачал головой отец Афанасий, — интересно. И гимназию посещали? — хе-хе! А вот и первая ловушка. Ничего толком я про местное образование-то и не знаю. Значит, надо такое загнать этому святому отцу с замашками следователя охранки…стоп, а если так?
— Так не ходил я в гимназию-то. Когда бы мне? Недосуг. Да и далеко от нас-то. Я дома обучался, по случаю вышло. Пристав определил к нам на постой господина одного, он здесь в ссылке проживает по политической части. Уж пятый год как. Вот он в свободное время и занимался со мной. Читать, писать научил, арифметике. А как романы, что вы, отец Афанасий, изволили назвать, читать начал, то и географии немного. Уж больно мне интересно стало про путешествия всякие. А что? Я же ему всё больше про науку охотничью присоветовал, а он со мной своей учёностью делился. Всё по справедливости, — во время своего короткого спича я старался, чтобы, как говорится, и «глаз горел», и голос был в меру обиженный. Мол, понимаю, сын крестьянский, голодранец, а туда же, книжки читать. На этот раз реакция священника была более мягкой. Настороженность из взгляда ушла, сменившись добродушием. Но я продолжал держать ухо востро. Если сейчас экзамен выдержу, потом легче будет. Уже какой-никакой опыт появится.
— Вот повезло то, тебе, паря. Как ты сказал звали-то твоего учителя?
Продолжает, гад. Ну-ну. Хотя вряд ли какой-то священник знает всех ссыльных Томской губернии. Всё же он не главный полицейский чин. Да и не будет он из-за одного ополченца устраивать розыск. А я уж если взялся врать, так надо врать до конца. Брехать так, чтоб самому верилось.
— Густав Густавович Штерн, отец Афанасий. Весьма учёный человек.
— Схизматик небось? — насупился священник, — заморочил тебе голову? Вольтериянец, або, не дай Господь, заговорщик против Престола?!
Я демонстративно перекрестился на образа в красном углу. Прадедова моторика не подвела.
— Упаси Господь! Атеистом прозывался. Это вроде как отрицание любого бога, вот. Но я в это не лез, как и в разговоры его с дядькой насчёт политики и войны.
— А чего так? — прищурился священник.
— Так скучно же? — я чуть ли не зевнул, тут же остановив себя. Не переигрывай, Гавр! Что-то этот Афанасий смахивает на инквизитора. Не хватало с ходу в неблагонадёжные попасть. Священники здесь — это сила! Завоюю его доверие — всегда может пригодиться.
Отец Афанасий тяжело вздохнул. Черты лица его совсем разгладились. Видимо, первичную проверку, вызванную подозрениями в самозванстве и политической близорукости, я прошёл. Хотя кто его там разберёт?
— Как чувствуешь себя, паря? — сменил тему священник.
— Хорошо, будто и не было тех страстей, что Марфа Кузьминична рассказывала.
— Да, задал ты жару фельдфебелю, что вас сопровождал. По его словам, занемог ты скоропостижно, едва эшелон из Томска вышел. Полдня в бреду и лихорадке провалялся. Пока ему доложили, пока туда-сюда…Ни фельдшер станционный, ни даже доктор с узловой ничего поделать не могли. Решено было тебя здесь, в Незлобино оставить. Доктор заключение дал, ты уж и не дышал уже: сердце так редко билось, что меня вызвали. Соборовать…
— Вот это да! — вырвалось у меня. Хотя прекрасно понимал, что процесс адаптации мог вызвать подобную встряску организма, я всё же представил, какое это впечатление вызвало у окружающих. Здоровый молодой человек собрался на войну, а тут такое…
