ожиданиям – справедливым или не очень. Воспоминания были болезненными, и он поклялся никогда не впутываться в подобные неприятности.
И вот теперь явно впутался. Когда служанки покинули комнату, он оказался лицом к лицу со странной длинноволосой призрачной девушкой. Слова сами сорвались с языка.
– Ты спрашивала, великий ли я воин, – сказал он. – Мне придется с кем-то сражаться?
– Думаю, не придется, – ответила Юми. – Но по правде сказать, не знаю. Духов нужно сформировать и только потом можно спрашивать. Они сказали, что находятся в плену. Быть может, у тебя получится их освободить?
– Сформировать? – немного успокоившись, уточнил Художник. – Для этого нужно будет рисовать?
– Рисовать? – переспросила Юми, удивленно наклонив голову. – Мы призываем их с помощью искусства.
– С помощью искусства?
Ладно. С этим он справится. Может, даже нарисует не бамбук, а что-нибудь другое. Неужели его призвали в совершенно другой мир только для того, чтобы… рисовать? Надо бы с этим разобраться.
Он посмотрел на девушку в ожидании более подробных объяснений, но сразу сник.
На ее лице читалась такая страстная надежда…
Эмоции хлынули из Художника, как теплая и яркая кровь из ран. Когда последний раз он чувствовал себя нужным? Ему не хочется лгать. Он ведь, по сути, и не лжет? Ее духи действительно выбрали его, перенесли сюда, чтобы рисовать. Наверное…
В тот миг ему действительно захотелось стать героем, на которого все могут положиться. Захотелось искупить ошибки прошлого. Чего-то добиться. Не думайте, им не двигала гордыня. Скорее отчаяние.
В глубине души Художник ощущал себя испорченным холстом, картиной, на которую пролили тушь и которую выбросили как мусор. Теперь у него появилась возможность вновь растянуться на подрамнике, чистой стороной вверх. Он ухватился за эту возможность, как хватается за миску риса человек, неделю проживший впроголодь.
– Веди, – сказал он с искренним чувством, отбросив образ загадочного одиночки. – Я готов. Обещаю выполнить все, что тебе нужно.
Юми дала знак следовать за собой. Служанки и та вредная женщина – Юми звала ее Лиюнь – уже вышли. Художник высунул голову из проема и осмотрелся, надеясь, что его не понесут, а позволят пройти всю дорогу пешком. Он с любопытством отметил, что помещение – в самом деле кибитка, как и сказала Юми, – парит в воздухе. Странно. Но не более, чем…
Он спустился на землю.
Босиком.
Художник взвизгнул и вскочил обратно на деревянную подножку, заставив комнату-кибитку пошатнуться. Земля оказалась горячей. Раскаленной, словно печь.
Это побудило его присмотреться к деревянной обуви, которую здесь носили абсолютно все. Лиюнь со служанками, в свою очередь, в ужасе уставились на него. С таким видом смотрят на человека, который за обедом вдруг принялся грызть тарелку.
– В чем дело, герой? – спросила Юми. – Понимаю, ты могуч и доблестен, но зачем же ходить без обуви? – Она нахмурилась, опустив взгляд на свои босые ноги.
– Это место… – начал было он, но умолк, чтобы Лиюнь и служанки не заметили подвоха.
Наконец Художник глубоко вздохнул и сунул ноги в сандалии, стоявшие у двери. Он не слишком сильно обжегся – боль уже отступала, – но первый шаг все равно сделал осторожно.
Процессия двинулась вперед. Художник обнаружил, что идти в деревянных сандалиях удобнее, чем казалось на первый взгляд, – нужно просто не зевать, – и чрезвычайно возгордился своими успехами. Он посмотрел на Юми, но та шла опустив голову и выглядела даже более отстраненно, чем прежде. Что он опять натворил?
Его внимание привлекало множество необычных вещей. Во-первых, служанки прятали его от зевак за громадными веерами. Тем не менее оставались щели, через которые его можно было увидеть, и казалось, весь город собрался ради этой возможности.
К чему вся эта помпезность? Почему нельзя просто подвести к нужному месту кибитку? Полумера с веерами тоже казалась умышленной – все равно что постоянно прикасаться к новой прическе, при этом делая вид, что тебя не волнует, заметили ли ее окружающие.
Еще тут были парящие растения – их он уже видел из окна кибитки и поэтому не разевал рот от удивления. По крайней мере, не слишком широко. Вдруг он углядел странное приспособление посреди города – блестящую штуковину из широких металлических пластин, размером с полноценный дом. Это еще что такое?
По крайней мере, горожане выглядели вполне обычными людьми. Можно было ожидать, что инопланетяне окажутся похожи на… непонятно что. У них могли быть лишние руки, у них могло быть семь глаз. Но здешние жители были людьми. Любопытными, в яркой одежде, совсем не похожей на ту, к которой привык Художник. Одеяния местных напоминали платья и костюмы, которые его соотечественники надевали на свадьбу, – по крайней мере, расцветка похожая. Но в этом городе одеяния, особенно женские, были пышнее. В Килахито бытовали облегающие платья, а здесь – широкие, расклешенные. На мужчинах были свободные рубахи и подвязанные на лодыжках штаны, преимущественно пастельных, акварельных тонов. Некоторые дополняли образ черной шапочкой, а также носили аккуратную короткую бороду, что на родине Художника было редкостью.
Горожане остались внизу, а Художника повели к ближайшим холмам. Почти у вершины гряды служанки сопроводили его в уединенный грот, где раскинулся естественный водоем диаметром около пятнадцати футов. На первый взгляд неглубокий, по пояс, и не горячий – с поверхности не шел пар. Хороший знак. Художник уже успел вспотеть. Как люди живут под неусыпным взором этого гигантского огненного шара, висящего в небе?
Служанки остались снаружи, а Художник приблизился к краю пруда. Да, выглядит неплохо. Он оглянулся на Юми, которая вместе с ним зашла за скалу, скрывшую его от посторонних взглядов. Она раскраснелась как рак. Почему?
А-а… До Художника дошло. Ему предстоит помыться, а она не может отступить на него далее чем на десять футов.
– Не волнуйся, – прошептал он. – Просто зайди вон за те камни и присядь.
– Герой, это неподобающе, – ответила она.
Затем она начала раздеваться, сперва развязав пояс. Пусть она и призрак или нечто вроде того, но одежда все еще при ней. Юми удалось снять платье и сложить на земле, оставшись в подобии тонкой ночной сорочки.
– Подожди, – остановил ее Художник. – Прятаться, значит, неподобающе, а вот это – подобающе?
– Даже в духовной форме я остаюсь йоки-хидзё, – объяснила Юми, – и обязана следовать предписаниям духов. Мне нужно совершить ритуальное омовение. Раз мы хотим выяснить, зачем духи прислали тебя, я должна предстать перед ними чистой.
Художник предпринял усилие, чтобы не покраснеть. Герои-то, вестимо, не краснели. Разве что в результате изрядных возлияний после победы над четвертым драконом.
– Ладно, – сдался он. – Ополоснемся прямо в одежде.
– Так невозможно очиститься, – возразила Юми. – Тем
