— Но мы сняли медальон! — одновременно перебили меня Ромэр и Брэм.
— И спасли меня, разрушив колдовство. Теперь все будет в порядке, — заверила я, ободряюще улыбнувшись.
— Хвала небесам, — выдохнул Ромэр, поцеловав меня в висок.
— Жаль, некому было снять периат с мамы, — от этой мысли пробрало могильным холодом, и я прильнула к любимому в попытке согреться в его объятиях.
— Не верится, что медальон виноват в ее смерти, — пробормотал Брэм.
— Именно это я хотел показать, — вмешался виконт.
Он пригласил нас подойти к туалетному столику, на котором лежал перевернутый лицевой стороной вниз амулет. В трепещущем свете лампы казалось, что каждый исчерченный незнакомыми символами золотой завиток извивается, как змея. В алмазах неожиданно обнаружилось по одному довольно крупному включению. Это было странно, мне всегда казалось, что в периате камни чистой воды.
— И что мы должны здесь увидеть? — недоуменно уточнил Брэм.
— Сам периат, — спокойно ответил виконт. — Это знак Тираша, которого колдуны Коринея почитают более других Духов.
С этими словами эр Сорэн повернул медальон кончиком ножа против часовой стрелки. Я вздрогнула, не смогла сдержаться. На меня с поверхности стола смотрел амулет. Казалось, что периат переводит взгляд с одного лица на другое, а выражение алмазных глаз в окаймлении золотых век было злым, полным ненависти. И я с ужасом узнала этот хищный взгляд, снившийся мне почти каждую ночь с того часа, когда Нурканни надел на меня периат безволия.
— И вот это, — виконт вновь повернул амулет, указал острием ножа на завитки, окаймляющие нижний алмаз. Вглядевшись в письмена, с ужасом смогла прочесть три имени: «Мильда», «Ромэр» и «Нэйла». Причем наши с мамой имена были написаны на шаролезе, а имя Ромэра — на ардангском. Это открытие тоже заставило меня содрогнуться, — поняла, что Нурканни не мог сделать эти надписи. Он не знал ардангского.
— Это очень древняя вещь, — голос эр Сорэна прозвучал в воцарившейся тишине торжественно и уверенно. — На завитках имена тех, кто когда-либо носил этот периат. А вот эти насечки говорят, что носитель умер от колдовства.
Я, ответив на легкое пожатие Ромэра, вместе с ним и братом просматривала завитки медальона в поисках таких счастливчиков, как мы. Нашла только одного. Среди многих десятков. Брэм, стоящий по правую руку, тоже заметил ужасающее количество насечек и порывисто обнял меня.
Нам не нужны были слова, долгие разговоры наедине, выяснение отношений. Прижимая к себе брата свободной рукой, я знала, что он любил меня, боялся потерять. Так же, как и я его.
— Тираш — это ведь один из старших демонов? — уточнил Ромэр.
— Совершенно верно, — ответил виконт. — Но для нас. В Коринее к демонам и ангелам Единого другое отношение.
Словно оправдывая свою осведомленность, эр Сорэн со смущенной улыбкой добавил:
— Меня в детстве очень интересовала эта страна, верования коринейцев. Такой периат был в одной сказке. Никогда бы не подумал, что подобные вещи могут существовать в действительности.
— Да, сказки и пророчества вдруг оказываются реальностью, когда этого совсем не ждешь.
По голосу слышала, что Ромэр улыбается. Задумчиво, чуть растеряно, недоуменно. Знала, что он думает об ардангских сказах, о пророчестве Витиора. Я тоже не могла до конца поверить, что все происходило на самом деле. Очень боялась вдруг проснуться и обнаружить, что освобождение от периата, успешное восстание в Арданге — только мечты, которым еще, возможно, предстоит осуществиться.
Мы долго разговаривали. Я рассказывала о том, как узнала о Ромэре, темнице и неизвестной истории Арданга, о подготовке к побегу, о нашем путешествии по Шаролезу. Правда, в присутствии виконта не сказала, как попасть в тайный ход, ведущий из замка на берег Ольфенбаха. Попросила прощения за то, что взяла меч, но брат понял, что оружие я больше нигде достать не могла. Только усмехнулся, сказав:
— Ты выбрала один из лучших клинков. А еще говорила, что не разбираешься в оружии.
Я старалась искупить свое вынужденное молчание и рассказать как можно больше, но некоторые вопросы так ни разу и не затронула. Так, например, не упомянула клеймо и супружескую маскировку, словом не обмолвилась о пророчестве и путешествии в гробницу. Довольно скоро поймала себя на том, что, подобно Ромэру, передавала факты, но не эмоциональную окраску событий. Я хотела сохранить это путешествие для нас.
Брэм слушал очень внимательно. Хотя замечала, что дела Арданга, потерянной для Шаролеза провинции, уже не так занимают брата, как прежде. И у меня создавалось впечатление, что Брэм считал восстание закономерным и даже справедливым. Думаю, поэтому он сказал на заседании Совета, что намерен выполнить условия Ромэра.
Брат снова оживился, когда я рассказала о том, что после известий о нападении на него решила вернуться в Ольфенбах.
— Мы никогда не считали, что за покушением стоит Стратег, — вставил виконт. — К тому же сейчас появились доказательства вины некоторых подозреваемых, которые уже заговорили.
— Я тоже сомневалась в его причастности, но на месте не усидела, — призналась я и продолжила рассказ.
Коротко обрисовала дорогу из Арданга в Ольфенбах, не освещая подробно ни пожар на постоялом дворе, ни приставания Саймона, ни, как я тогда думала, убийство Франа. Брат уже знал об этих событиях, а Ромэру, уверена, хватило и краткого описания, чтобы сделать выводы. Только уточнила, что Ловин благополучно вернулся в Челна и вполне оправился после ранения. Верить в то, что Фран выжил, хотелось, но я даже боялась задавать вопросы о нем. К счастью, Брэм еще раз сам уточнил, что лично разговаривал с «Ястребом» на днях. И этим несказанно меня обрадовал.
А вот все то, что происходило в уединенном доме в пригороде, рассказала подробно. Полностью передала разговоры Дор-Марвэна и Нурканни, описала магический допрос. Чувствовала, как в сжимающем мою руку Ромэре поднимается злоба, клокочущая ненависть к Стратегу. И я его понимала. Брэм с трудом верил моим словам, но знал, чувствовал, что я говорю правду. Он давно уже считал Дор-Марвэна врагом, но рассказ показывал отчима в истинном свете. Показывал безумного монстра, чудовище. Видела, что ужас охватывает брата. И я его понимала.
Хладнокровного виконта, единственного из троих мужчин, способного воспринимать сами факты, не пропуская их сквозь призму моих эмоций, заинтересовал допрос. Эр Сорэн решил, что ту самую часть воспоминаний, которую не смог увидеть Нурканни, я намеренно утаиваю.
