С момента их первой встречи прошло десятилетие, время посеребрило и без того светлые волосы, придав им немного пыльный оттенок, лицо стало грубее, залысины на висках глубже, шрам на правой щеке казался трещиной на светлой коже, и только глаза остались такими же цепкими, в них по-прежнему горел лукавый беспокойный огонек.
— А ты подрос, Малой, — Тилиф указал на кресло напротив.
Макс сел, оглядел дорогой костюм, часы на запястье, кожаные туфли собеседника. В нос тут же ударил застарелый несвежий запах отрезанных хвостов и яркие аромаросчерки действующих. Шрам многим был неугоден и при жизни, и после нее. Но ему было наплевать. На груди поверх шелковой рубашки висели три кристалла: кад-арт, вид-арт, сем-аш.
Многие сказали бы, что он этого не достоин. Но решали не люди, а камни. После рождения ребенка приносили в сад камней, чтобы один из кристаллов отозвался на его зов и признал хозяином, до самой смерти защищая его разум от мертвых. Ничто не могло помешать этому: ни потоп, ни народное восстание, ни высадка инопланетян, ни отсутствие денег или времени. На земле, где призраки убивали живых, беспечность обходилась очень дорого. Но бывало и так, что младенцу отвечал не один камень, а два, еще реже — три. Кад-арт — камень разума, вид-арт — камень сердца, сем-аш — камень души. Три кристалла, три хранителя. С абсолютно одинаковой электронной начинкой и по сути взаимозаменяемые, но если поднять сопротивляемость каждого хотя бы на пару единиц, способность противостоять блуждающим усилится ровно в три раза. Таких, как мужчина напротив, называли счастливчиками. Таким завидовали.
— И остался таким же молчуном, — Шрам перевел взгляд на окно и без эмоций спросил. — Сколько?
— Откуда Вы…
— Ко мне за другим не приходят, — мужчина развел руками. — Только за деньгами.
— Мне нужны не деньги, мне нужна работа.
— Сколько?
— Тридцать пять тысяч, — Тилиф прищурился, и парень добавил. — И у меня только два, максимум три дня.
— Да, все такой же, — словно разговаривая сам с собой, повторил Шрам. — Работа на пять тысяч и на тридцать пять сильно отличаются друг от друга. Ты понимаешь это, Малой?
— Понимаю.
— Хорошо, — мужчина усмехнулся. — Возвращайся к матери в больницу.
Макс скрипнул зубами, вызвав еще одну полу улыбку. Шрам всегда знал то, что требовалось знать. Мужчина достал из кармана телефон и протянул парню.
— Нам нужна связь, судя по тому, что звонил ты с матушкиного, с этим проблемы, — он бросил аппарат Максу на колени. — Прекрати разыгрывать передо мной белошвейку с принципами. Сделаем дело — вернешь.
— Когда? — Грош убрал трубку в карман.
— Я позвоню, — мужчина взял отложенную книгу и перевернул страницу.
Макс ждал звонка весь остаток дня и даже часть ночи, которую провел в больнице, легко поддавшись на материнские уговоры. Точно также поддался и врач, и сестра-хозяйка, выделившая парню закуток со швабрами, раскладушку и байковое одеяло неопределенной расцветки. Он мог пойти домой, он почти хотел этого, но, глядя в умоляющие серые глаза, сдался. Мать не боялась оставаться одна, она боялась, что один останется он.
Но дома он все-таки побывал, пусть и не совсем так, как рассчитывал.
Чтобы добраться до родительской квартиры, нужно сесть на третий автобус, доехать до церкви, пересесть на девятнадцатый и выйти за одну остановку до конечной, на улице Старого Яма.
А можно дойти пешком. Сжимая руки в кулаки, то и дело останавливаясь, задирая голову к темному небу. Двухчасовая прогулка как способ успокоить бушевавшую внутри ярость.
Знакомая до каждой выщерблины лестница, дверь из фанеры, выкрашенная коричневой краской. У него не было ключей, но он почему-то был уверен, что она не заперта. Полумрак коридора, брошенная как попало обувь, мерцающий свет работающего телевизора в дверном проеме.
В большую, обставленную старой мебелью комнату, он прошел, не разуваясь. Круглый стол по центру, вместо скатерти — затертая на сгибах клеенка. На стуле, глядя на беззвучное изображение экрана, сидел мужчина. Перед ним опустошенная наполовину бутылка, стопка и банка помидор.
— Пришел, умник? Я уж заждался, — он рассмеялся. — Давай-давай, проходи, выпей.
Рука схватила бутылку и прозрачная жидкость, булькнув, перелилась в стопку. Мужчина был нетрезв, но движение отработано настолько, что мимо не пролилось ни капли.
— Давай, — взмах рукой.
Гость не шевельнулся.
— Али ты не мужик?
Вошедший не ответил, он стоял и смотрел на стареющего алкоголика, с его выпирающим брюшком под растянутой майкой, на волосатые руки, и испытывал отвращение. Больше всего на свете ему хотелось оказаться подальше от этих стен, оклеенных обоями в цветочек, подальше от этого пьяного урода.
— Али ты меня не уважаешь? Уже западло поднять стопку с таким как я? — мужик поднялся, угрожающе качнулся вперед, пальцы сжались в кулаки. — Высокомерный щенок. Все вы чернорубашечники такие, все…
Он замахнулся, но гость легко ушел от удара. Пьяного повело в сторону, он задел бедром стол. Бутылка упала, разливая остро пахнущую жидкость.
— Урою, мразь, — заорал он, бросаясь на молчаливого гостя.
Бутылка докатилась до края стола и упала на пол, каким-то чудом не разбившись.
Хозяин ударил снова, на этот раз удачнее, по лицу не попал, но задел плечо. Пришедший толкнул пьяного, тот грузно сел обратно на стул.
— Ублюдок, — взревел мужик, поднимаясь и бросаясь на гостя, лицо покраснело, вены на шее вздулись.
Это даже не было похоже на драку. Это вообще не на что не было похоже. Размашистые, дерганные движения пьяного с лихвой компенсировались силой. Пришедший отступал, блокировал удары, словно не желал причинять хозяину вред. Замах, гость пригнулся, короткий рык, удар в пустоту — и пришедший скользнул в сторону. Ругательство, гость перехватил руку и снова оттолкнул от себя хозяина.
Но долго так продолжаться не могло, от всех ударов не уйдешь. И кулак мужчины все-таки врезался в живот. Из горла пришедшего вырвался хрип.
— Получил, сопляк, — удовлетворенно сказал пьяный и ударил снова, на этот раз в грудь.
Гость согнулся, задевая и опрокидывая стул.
— Мразь!
Мужик налетел, уронил противника на пол, подмял под себя и ударил. Гость поднял руки, все еще защищаясь, а не атакуя.
— Я научу тебя уважать старших! Научу, — удар по рукам, — уважать, — удар в лицо — и что-то хрустнуло. — Старших!
Гость все еще молчал, и только хриплое дыхание срывалось с разбитых губ. И это бесило мужчину. Он хотел слышать мольбе о пощаде, он привык их слышать. Это доставляло удовольствие, охлаждало ярость. Они должны были хныкать и просить. Он здесь хозяин. Он и только он будет решать, когда остановиться. Но упрямый молодчик в черной рубашке продолжал молчать.
