уж спросил, не лучше ли мне самому тебя встретить да под защиту взять? Лучше, согласилась книга, но до поры да времени. А потом паду я неминуемо жертвой коварства чёрного, заговора злодейского, а ты, Эмилюшка, в темнице сгинешь.
— В общем, — подхватил кот деловито, — перебрали они все варианты и пришли к такой комбинации. Государыня тебя, глупую, опекает да наставляет, щука чудесами помогает, Ярилка, герой наш, от ошибок остерегает да на верный путь направляет, но себя до поры не раскрывает и в то же самое время в стольном граде пребывает да боярина Воибуду от себя ни на шаг не отпускает. Уф, еле выговорил! Поняла теперь?
Миля только и смогла, что головой помотать. Нет, про щуку она и правда поняла, и про государыню догадалась, а вот с Яромиром — сплошная путаница.
— Всё просто, — улыбнулся царевич. — Замысел наш мог удастся только при одном условии. Если щукой буду я.
Миля снова ахнула:
— Так ты, значит, добровольно...
— Матушка против была. Слишком рискованно. Но мы с щукой потолковали и решили, что оно того стоит. Всё-таки законы мира на нашей стороне. Мир-то у нас сказочный, а в сказке добро всегда побеждает.
— Вообще-то, — зевнул кот, — условие победы было не одно. Их было два, притом второе поважнее первого, и это условие — ты, красавица.
— Как это? — изумилась Миля.
— А так. Никто же не знал, что у тебя за душой. И книга о таких вещах помалкивает. Будешь доброй, смелой и преданной, пожертвуешь силой чудесной, жизнью рискнёшь, чтобы Ярилка опять человеком стал — может, что путное и выйдет. Оплошаешь — и сама пропадёшь, и царевич с тобой заодно. Да и мало ли что? Вот пустила бы ты, по неразумию, наследника престола на уху, тут и сказочке конец, — кот то ли хихикнул, то ли мяукнул противным голосом. — То-то Василиса и противилась этому плану, всё другой искала, меня вопросами мучила. А эти двое, одна — рыба безмозглая, другой — царевич без царя в голове, за спиной её сговорились и по щучьему веленью друг в друга перекинулись. Пришлось царице-матушке смириться. Она же их обратно супротив воли превратить не могла. Добренькая потому что! Посмотрел бы я на её величество, кабы остался сынок в щучьей личине, с плавниками и хвостом. Или кабы боярин жаберки ему клещами выдрал...
— Ты говори да меру знай, — одёрнул Яромир наглеца лохматого. — Не то хвост оторву. В книгу заглядывать и без хвоста можно.
И привстал даже, будто хотел сей же миг угрозу свою исполнить. Да Миля помешала. И не потому вовсе, что хвоста кошачьего пожалела. Леший с ним, с хвостом этим!
— Почему ты молчал? — напустилась она на царевича. — Я бы сразу тебе пожелала человеком стать. И рисковать не надо было!
— В том-то и дело, что непременно надо, — возразил Яромир со странной улыбкой. — Сказано в книге: "Никто не знает желаний своих. Сперва узнай, потом желай". Ты должна была осуществить моё самое заветное желание, не имея о нём никакого понятия. У этого дуба, у этого пруда, этой самой ночью, не раньше. Я думал, что знаю, чего хочу. Но нынче, понимая, что сейчас умру, я желал только одного и жалел об одном. Что мне не удастся...
— Что? — прошептала Миля. Сердце у неё замерло.
— Вот это.
Царевич потянулся к Миле и легонько поцеловал её в уголок рта. А потом отодвинулся — осталось только эхо духа медового.
Сердце в Милиной груди отмерло и забилось часто-часто, будто бабочка, которую поманили светом и теплом да тут же огонёк и прикрыли.
— Только это? — спросила Миля, и собственный голос показался ей отчаянно звонким. — Или, может быть, это тоже?
Встала она на колени, взяла в руки лицо Яромира и припала губами к его губам. И он обнял её, и прижал к себе, и стало ей жарко и сладко...
— Эй, бесстыдники! — окликнул Акусилай. — Вы тут не одни!
Миля и царевич оторвались друг от друга, смущённые, но довольные. Кот нагло ухмылялся, бурундучок издавал довольное цоканье.
А у Мили вдруг улетучилась вся радость.
— Значит, ваша Морена — это наша Марина. И неизвестно, что она сделала с моим папой.
— Мы спасём его, — сказал Яромир. — Акусилай, ты можешь спросить книгу...
— И не подумаю, — отозвался вредный зверь.
Сел он к Миле и царевичу спиной, к бледнеющим звёздам нос задрал. Да больше притворялся, чем важничал.
— Ни к чему это, — бросил через плечо. — Ответ мне и так ведом. Дело-то проще простого. Ты назад вернуться пробовала? — спросил он Милю.
— Пробовала.
— Каким манером?
— Да всяким. Миллионом разных способов.
— А задом наперёд?
— Зачем это? — опешила Миля.
— Как зачем? Вошла ты в наш мир передом, а выйти должна наоборот. Только и всего.
— А я с ней пройти смогу? — забеспокоился Яромир.
— Только ты должен передом идти, потому как она выходит, а ты входишь.
Царевич прищурился:
— Ой, смотри, Куська. Если врёшь…
И пальцем погрозил.
Наутро достали из сокровищницы ковёр-самолёт. Ничего, между прочим, особенного. В пору, когда Милин папа молод был, такие на стены вешали. Да потёрт к тому же и молью травлен.
Царя Василия к этому времени в опочивальню перенесли, бурундучок у него на груди устроился, а бояре шли к ним вереницей поклоны бить да каяться. Гостята рядом стоял и с бурундучиного на человеческий переводил. Он Василисе роднёй приходился и язык зверей понимал.
Гостяту царевич вместо себя за державой приглядывать и оставил, а сам с Милей на ковёр-самолёт взошёл. Одежду ему подобрали такую, чтоб в нашем мире не слишком внимание привлекала — полусапожки простенькие, штаны холщовые, рубаху без шитья да кафтан короткий.
— Мы с матушкой картины других миров в блюдце волшебном много раз наблюдали, — объяснил царевич. — Мне у вас больше всего автомобили нравятся, большие и чёрные, с оскалом блистающим. Вот бы прокатиться!
— Прокатишься, — пообещала Миля.
А сидели они совсем рядышком, в обнимку, чтоб теплее было, и поминутно целовались, и поцелуи эти были пьянее питья медового, и говорить ни о чём не хотелось, а хотелось лететь и лететь вперёд. Только раз Миля
