Я не слишком часто думаю о теле моего отца, смываемом покрасневшими волнами. Вместо того я вспоминаю отца таким, каким он был перед началом бегов: испуганным.
Я не повторю его ошибку.
Пак
Люди говорят, что мои братья без меня пропадут, но на самом деле это я пропаду без них.
Обычно, если вы спрашиваете кого-нибудь из островитян, откуда он, люди отвечают что-то вроде: «С другой стороны Скармаута», или «С задней части Тисби», или «Из-за тех камней, что упали с Тхоллы». Но только не я. Я помню себя совсем маленькой и как я цепляюсь за морщинистую руку отца и какой-то старый фермер с обветренным лицом, выглядевший так, словно его выкопали из-под дерна, спрашивает:
— Откуда ты, девочка?
А я отвечаю слишком громким для такой веснушчатой козявки голосом:
— Из дома Конноли!
Фермер удивляется:
— Это где?
И я важно сообщаю:
— Это где мы, Конноли, живем! И я — Конноли!
А потом (меня до сих пор немножко смущает эта часть разговора, потому что в ней видна дурная сторона моего характера) я добавляю:
— А ты — нет!
Но ведь все и на самом деле обстоит именно так. Есть Конноли и есть весь остальной мир… хотя этот остальной мир, если вы живете на Тисби, не слишком велик. До прошлой осени так мы и жили: я, мой младший брат Финн, мой старший брат Гэйб и наши родители. Мы были довольно тихой, спокойной семьей. Финн постоянно что-нибудь то разбирал, то снова собирал, а все запасные части хранил в ящике под своей кроватью. Гэйб тоже был не слишком разговорчив. Он старше меня на шесть лет и в то время берег силы, чтобы расти как следует; к тринадцати годам он уже вытянулся на шесть футов вверх. Наш папа, когда был дома, играл на тин-вистле[1], а наша матушка каждый вечер творила чудеса из хлеба и рыбы, только я не понимала, что это именно чудеса, пока она была с нами. Но все это не значило, что мы плохо относились к другим жителям острова. Просто нам было лучше в собственном кругу. На первом месте для нас стояли Конноли. Это было главным и единственным правилом. Можно было задевать любые наши чувства, только не чувство принадлежности к семье Конноли.
Сейчас середина октября. По утрам, как всегда осенью на нашем острове, холодно, но постепенно, когда поднимается солнце, теплеет, а краски становятся ярче. Я беру скребницу и щетку и вычищаю пыль из темной шкуры Дав, пока у меня не согреваются пальцы. К тому времени, когда я ее седлаю, она совсем чистая, а я грязная. Но она — моя кобыла, и я очень боюсь, как бы с ней не случилось чего плохого, потому что я очень ее люблю.
Когда я затягиваю на ней подпругу, Дав легонько тычет меня носом в бок и сразу отворачивает голову; она тоже меня любит. Я не могу кататься долго; вскоре мне придется вернуться и помочь Финну печь печенье для местных лавочек. Еще я расписываю чайники для туристов, а с приближением бегов у меня заказов больше чем достаточно. После бегов у нас не будет гостей с материка до самой весны. Океан уж слишком ненадежен в сезон холодов. Гэйба весь день не будет дома, он работает в скармаутской гостинице, подготавливает номера для прибывающих на бега. Сиротам на Тисби приходится трудиться в поте лица, чтобы сводить концы с концами. Я вообще-то не осознавала, чем обделена на острове, пока не начала несколько лет назад читать разные журналы. Я не слишком это ощущаю, но ведь на самом деле Тисби просто крошечный: здесь живут всего четыре тысячи человек, на голых камнях, выступающих из моря, в нескольких часах пути от материка. Здесь только и есть что утесы, да лошади, да овцы, да еще дорога с односторонним движением, что вьется через голые поля к Скармауту, самому большому городу. Но, по правде говоря, если не знаешь ничего другого, наш остров совсем не плох.
Вот только я знаю другое. И этого вполне достаточно.
В общем, я вскакиваю в седло и посылаю Дав вперед, ноги у меня тут же замерзают в старых ботинках. Финн тем временем сидит в нашем «моррисе» на подъездной дороге и тщательно заклеивает черной лентой прореху на пассажирском сиденье. Это постаралась Паффин, наша амбарная кошка. Что ж, зато теперь Финн знает, что не стоит оставлять окна машины опущенными. Он делает вид, что его раздражает необходимость заниматься ремонтом, но на самом деле это ему в радость. Просто не в правилах Финна демонстрировать подобные чувства.
Когда он видит меня верхом на Дав, то бросает в мою сторону веселый взгляд. Когда-то, давным-давно, еще до прошлого года, этот взгляд быстро сменился бы лукавой улыбкой, а потом он бы врубил мотор, и мы бы помчались вперед наперегонки, я на Дав, он на машине, хотя, строго говоря, он был еще слишком юн, чтобы сидеть за рулем. Слишком юн. Но это не имело значения. Кто бы стал нас останавливать? Так что мы могли бы отправиться на прогулку, я — прямиком через поля, он — по дорогам. И первым делом — на пляж.
Но мы уже почти год не развлекаемся вот так. С тех самых пор, как мои родители погибли в той лодке.
Я повернула Дав прочь, чтобы сделать несколько маленьких кругов в боковом дворе. Она этим утром слишком горяча и энергична, а я — слишком спокойна, чтобы придерживать ее и заставить идти медленно, в то время как ей хочется мчаться галопом. Я слышу звук заводимого мотора. И поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как «моррис» несется по подъездной дороге, оставляя за собой клубы весьма опрометчивых выхлопов. Мгновением позже я слышу, как Финн что-то кричит. Он высовывается из окна, его лицо выглядит бледным под шапкой запыленных волос, он так ухмыляется, что видны все до единого зубы.
— Эй, ты что, ждешь приглашения? — окликает меня он.
Потом он подает машину назад, и мотор взревывает, когда Финн переключает скорости.
— Ох, так ты решил… — говорю я, хотя он слишком далеко и не может меня слышать.
Дав прижимает уши, прислушивается ко мне, а потом, дрожа от нетерпения, делает несколько шагов к дороге. Утро стоит чистое, прохладное, и Дав не нужно уговаривать. Я вжимаю пятки в ее бока и щелкаю языком.
Дав срывается с места, ее копыта оставляют полукруглые вмятины в грязи, мы несемся за Финном.
Финну не увидать ничего интересного; он вынужден оставаться на дороге, а дорога здесь только одна, она идет мимо нашего дома прямо к Скармауту. Впрочем, слишком прямой эту дорогу не назовешь. Она вьется между небольшими полями, защищенными каменными оградами и живыми изгородями. Нам с Дав нет смысла повторять его серпантинное продвижение, отмеченное шлейфом пыли. Вместо того мы с ней летим прямиком через поля. Дав не слишком крупна — местные, островные лошади все таковы, потому что им достается не так уж много травы, — но она проворна и храбра. И потому мы с ней легко перескакиваем через живые изгороди, благо почва достаточно твердая.
