— Почему вы так решили? — мягко спросила девушка, бережно ведя ее к аптеке.
— Так пожила я уже, видела всяко, — прокряхтела рядом бабушка, тяжело переставляя ноги. — И как зовут его?
— Кого? — удивилась Икатан.
— Друга твоего сердечного.
Девушка задумалась. И на ум ей не приходило ничего, кроме имени Синглафа, но он не был ее сердечным другом, он был одновременно и кем-то большим и никем. Как объяснить пожилому человеку, что они такое?
— Что, сама еще не решила? — тем временем продолжала старушка, лукаво улыбаясь. — Вон ветер сметает листья с деревьев, холод подступает со всех сторон. А ты тут стоишь, держишь старуху немощную за руку. А кого б хотела держать?
— Ни… — раскрылись губы Икатан и замерли. — Никого, — закончила она, но ощутила в окончании что-то неверное, неправильное. — Все так, как и д’олжно, — продолжила она фразой, которую десятки раз слышала от Синглафа.
— Уж и не знаю, кто тебе голову так заморочил, — посетовала бабушка, — только не так это. Есть у тебя кто-то, кого выбрало сердце. Даже если ты еще и не поняла.
— Вот аптека, — прошептала сбитая с толку Икатан, опуская руку и разрывая их контакт.
— Да? Ох, спасибо, — запричитала та, — я бы ее еще полдня искала. — И стала тихонько подыматься по ступенькам вверх.
Икатан была не на шутку встревожена, впервые. Старая женщина смогла отыскать ключ к ее тайне. Теперь она поняла, что кто-то внутри нее знал ответы на ее вопросы, знал то, что не давало ей покоя. Кто-то совсем незнакомый, и возможно не только ей, но и ее братьям, кто-то, для кого ее имя и труды не значили ничего.
— Ох, — вздохнула она эхом старушке, и приложила руку к груди там, где у людей было сердце. Оно болело и билось, ей показалось, что билось, она слышала стук под своими пальцами. А глаза стало резать, словно в них попали осколки. Призвав мир и покой своего дома в свидетели, Икатан взяла себя в руки, еще раз бросила прощальный взгляд на наступающую осень и стала растворяться в воздухе, возвращаясь обратно.
2
Синглаф ходил из стороны в сторону, свет снопами вырывался из его тела, ослепляя глаза. Но Икатан никогда их не отводила и не закрывала, зная, что смотреть могут только достойные. И пусть она пока не была лучшей из них, но не хотела отказываться от надежды стать таковой однажды. Только вот никогда прежде она еще не видела наставника в таком настроении. Если бы он был обычным человеком, она бы решила, что он нервничает.
— Я не могу отправить больше никого, — наконец, произнес он. — Это их погубит, понимаешь? Не оттого, что они не хотят, но для них это хуже пытки, хуже… — он замолчал, подбирая слова.
— О чем ты говоришь, Синглаф? — Ее глаза спокойно изучали его лицо, радуясь тому, что они снова были рядом, вместе, наедине и дома. Этого сочетания было достаточно для того, чтобы она забыла обо всех своих сомнениях и печалях. Синглаф действовал на нее, как она на людей там, на земле.
— Я говорю о повелении, которое нужно исполнить.
— Конечно, я исполню, — отозвалась она с улыбкой, не понимая причин его столь тяжких сомнений и колебаний. — Мне хорошо на земле, и вовсе не в тягость.
— Я говорю не о земле, — его глаза будто стали еще темнее, и он нахмурился. — Я не знаю, почему это не могут сделать другие. Те, кто ближе, — от этих слов он содрогнулся. — Но такова Его воля, — закончил он, и обычно эти слова означали непреложное.
— Если не на земле, то где? — Икатан смотрела на него с недоумением, но без страха, как ребенок, доверяющий своему родителю.
— Как же тяжко, — простонал Синглаф.
И на этот раз Икатан больше ничего не спросила, потому что никогда раньше не слышала от него подобных слов.
— Под землей, — ответил он, — нужно сойти под землю.
— Но как, ведь даже проявляясь на земле, мы должны использовать человеческие грехи, как якорь, чтобы находиться там всего лишь минуты? — поразилась Икатан.
— Ты недооцениваешь этот якорь, — вздохнул он. — Но ты права, никто из нас не смог бы опуститься так низко без черного груза.
— Черного груза? — Икатан смотрела на него, не понимая.
Синглаф кивнул на углубление в белом полу, в котором покоился черный предмет. Он словно продавливал белую материю, стремясь опуститься ниже. Окружающая белизна и чернота предмета будто исключали друг друга: одно отрицало существование другого.
— Что это? — потрясенно спросила Икатан. Пока она смотрела на него, ей казалось, что углубление становится все больше и больше, и лишь вспышка света, метнувшаяся от Синглафа, вновь сократила выемку.
— Это то, что позволит тебе опуститься глубже, чем обычно.
— Но как я вернусь? — Икатан смотрела на него с ужасом, невольным, безотчетным, даже не понимая, что именно в этом предмете так ее пугало или внушало отвращение.
— Ты выпустишь его из рук. — Ответил он.
— Мне нужно взять его в руки? — Глаза ее расширились, когда она посмотрела на Синглафа.
— Да, — кивнул он и отвел взгляд. — Я бы никогда никого не попросил об этом, никогда, но такова Его воля. — Снова, как заклинание, повторил он. — Может, потому, что ты молода, в тебе все еще сохраняется способность понимать людей, понимать тех, кто ниже. Может, потому что таков твой дар. — Он словно пытался найти оправдание своему решению, а Икатан больше не могла смотреть ни на что другое, кроме груза зла, как она его тут же окрестила.
— Но что это? Как он создан? — пробормотала она, с трудом представляя, как заставит себя коснуться его. Продавит ли он ей руку, как сейчас продавливал пол? Оставит ли черную уродливую дыру на ее ладони?
— Икатан, — Синглаф подошел вплотную к ней. — Не бойся, я исцелю тебя. Если потребуется, я подыму всех братьев, чтобы помочь тебе. — Его серые глаза смотрели искренне, с невыразимой теплотой. Она не сомневалась: он так и поступит. Он любил ее, быть может, даже немного более чем дозволено. И от этого ей еще меньше хотелось покидать его.
— Синглаф, мне страшно, — прошептала она ему, почти губы в губы.
— Я знаю, — его рука сжала ее хрупкие пальцы. — Но других он убьет.
Икатан вновь покосилась на свою черную судьбу и содрогнулась.
— С тобой все будет в порядке, — его пальцы чуть сильнее сжали ее руку, и свет на миг заслонил и черный груз, и самого Синглафа. Осталось лишь прикосновение его руки и тепло.
— Но что я должна сделать потом? Ради чего это все? — спросила Икатан, когда смогла найти в себе силы.
— Ты должна передать послание, Его послание. Из уст в уста, поэтому должен быть кто-то из нас. — Ответил он.
Икатан опустила глаза и отняла у него руку. Теперь тепло и свет будут для нее недосягаемой роскошью. Ей нужно было свыкнуться с мыслью, что вскоре она не увидит ничего, или увидит то, от чего может ослепнуть. В самых страшных сказаниях они не рассказывали друг другу историй об аде. Сама эта тема считалась не то чтобы запретной, но слишком черной. Говорить о нем было равносильно тому, что плеваться грязью. Теперь ей предстояло увидеть все воочию, держась за отвратительный шар, к которому даже прикоснуться было почти невозможно.
