Четвертый. Пятый. Шестой.
Тонкая кожа уже разошлась в нескольких местах, оголяя красное мясо по ней, выпуская алые капли-бусинки, собирающиеся в кривые дорожки, которые сплетаясь с водой, стекали вниз, раскрашивая ее белую кожу.
Седьмой. Восьмой. Девятый. Десятый.
Шернар делала перерывы все короче, желая быстрее закончить. Я был уверен, что сегодняшний вечер он проведет в компании с бутылкой из темного стекла, наполненной какой-нибудь дешевой бормотухой. Забываясь, растворяясь в своей вине. И я с ним за компанию, но в своей спальне, запираясь на все замки, словно они могут спрятать меня от воспоминаний ее растерзанного тела.
Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.
Я хотел перестать считать, невольно скрипя зубами, сжав челюсть так, что болезненная пульсация прострелила голову, въедаясь под кость.
Не простит…. Не простит….
Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать.
Эта картина навсегда останется со мной. Я попробую похоронить ее глубоко внутри своего порочного, мерзкого сознания, погребая вместе с ней ошалевшее чувство вины, которое сейчас разрывало все препятствия на своем пути, вырываясь наружу.
Нет. Всего один, последний удар и все будет кончено.
Двадцать.
Слуга отбрасывает розгу как ядовитую змею и, опустив голову еще ниже, вжав ее в толстую короткую шею, уходит прочь, засунув руки в карманы потрепанного старого сюртука, и пропадает под козырьком, растворяясь в темноте арки, оставляя меня наедине с моей болью. С моей Анной…
Она не двигается. Словно жизнь покинула ее тело, и только короткие рваные вдохи говорят об обратном. Она так и не закричала, принимая удары по исполосованной коже, стойко, как истинный воин, перенося всю боль на которую я ее обрек.
Белые хлопья, что казалось, таяли даже на подлете к ней, все же добились своего и сейчас заметали хрупкую девочку, все сильнее цепляясь за влажные пряди, желая остудить горячую израненную кожу.
Все, это конец.
Я пытался сдержать шаг, но он все равно выдавал мою спешку. Но никто этого не увидел, и я позволил себе прибавить скорости, буквально слетая со ступеней, и торопясь приблизится к ней. Меня тянуло. Бешено, беспощадно и я рвался за этим инстинктом, не решаясь ему противостоять.
Подошва с хлюпаньем проваливалась под тонкую ледяную корку, лишая мой шаг скрытности, но я не замечая, бежал к ней, сбрасывая на ходу свой теплый плащ, уже мысленно укрывая ее им. Наполняя своим запахом, оставляя его на чистом полотне ее мыслей, которые сейчас были наполнены облегчением от конца боли.
Теплая тяжелая ткань упала на нее и малышка зашипела, но аккуратно подхватывая ее плечи, я помог ей распрямиться и сесть. Слабые ноги не держали ее легкое тело и она, не сопротивляясь, села прямо в лужу, погружая ткань плаща в вязкую кашу под ногами.
Приподнимая ее лицо, я смел одним движением большую часть снежинок с волос и встретился с чернильными глазами моей печали, которая плескалась на самой глубине. Темные пушистые ресницы склеились в колючие веточки, и все ее подростковая несуразность сейчас была особенно видна, на заострившихся чертах лица и темными венками, выступившими под тонкой кожей.
- Анна… - Выдохнул и понял, что с этого самого момента, это станет моей молитвой.
- Ненавижу… - Слабый голос рассек замершее пространство, зависая надо мной тысячами острых лезвий, давая понять – теперь это ее молитва.
Чёрный взгляд помутнел, и тонкие веки закрылись, заставляя малышку безвольной куклой поникнуть в моих руках.
«Навсегда» - повторил я сам себе, аккуратно прижимая девчонку к себе.
Глава 2
Дилижанс вез меня по черной дороге, что так контрастировала с первым легким белым покрывалом, укрывшим лес, словно выставляя на обозрения темную кору и голые ветки, сломанными изогнутыми лапами, торчавшими в разные стороны. Мне казалось, что они тянут их ко мне, пытаясь схватить, обжечь своим прикосновением, напоминая, что я принадлежу этой земле. Блудная дочь, вернувшаяся в свою обитель.
Влажная дорога не успевала впитывать упавшую с неба влагу и черной жижей с хлюпаньем расступалась перед колесами кареты. Слуга, сидевший на козлах, нетерпеливо погонял лошадей от самого пансиона, позволяя скотине отдохнуть лишь в конце дня, благодушно давая и мне перевести дух после выматывающей дороги.
Шернсий лес как и всегда был нелюдим и одинок. Он не впускал на свою территорию чужаков, позволяя только своим пробираться сквозь знакомые тропинки и дороги, сейчас гостеприимно впуская меня в мой некогда дом.
Дом.
Это слово потеряло свой смысл еще много лет назад, и сейчас я с трудом представляла, как может хоть какое-то место называться домом, но окружающий нашу повозку лес ласково раскрывал свои объятия, не слыша мои вопросов.
- Как долго нам еще ехать? – Спросила я, отодвинув дощечку, спрятанную за темной тяжелой тканью, пальцами укрытыми белой кружевной перчаткой.
- Не больше двух часов, госпожа. К закату уже будем в крепости. Не переживаете.
Не удостоив мужчину благодарностью, я задвинула дощечку обратно, вновь закрываясь от всего мира в своем одиночестве, которое так старательно плела с самых ранних лет.
Тонкое чистое стекло продолжало притягивать взгляд, гипнотизируя мчавшимися мимо черными полосами деревьев, приковывая все мое внимание к себе.
Всего пара часов.
Волнение зарождавшиеся все это время где-то в районе желудка, обжигающей волной накрыло плечи, заставляя напрячь их и сжать губы. Я взволнованно перебирала суставы на пальцах, сминая мягкую ткань кружева, не опасаясь повредить его, что для леди было бы непозволительно, если бы не….
Я боялась.
Моя спокойная, я бы даже сказала унылая жизнь, резко меняла свой путь, заставляя меня трусливо поджимать голову на крутом повороте. Но я должна была быть к этому готова, должна была изо дня в день мысленно ограждать себя стеной спокойствия и невозмутимости, которая, как мне казалось, уже достаточно прочна. Но стоило лишь на секунду представить его рядом, как сердце, храбрившееся все это время, мертвым камушком падало в пятки, угрожая выкатиться к его ногам. А ведь это даже не встреча… Ну же, Анна! Возьми себя в руки!
Словно на меня обращены тысячи взглядов, я элегантным отточенным движением проверила вуаль на шляпке и улыбнулась в пустоту кабинки.
Ты же прекрасная актриса, неужели один нежеланный зритель, сможет разрушить твой спектакль, погружая театр под волной недовольного гомона? Ты здесь единственная и неповторимая, а сейчас поправь как бы случайно выбившийся локон… Вот так, молодец. Но захочу ли я с ним играть?
Вспоминаем все уроки леди Бантир, прокручиваем и воспроизводим в реальности. «Вся жизнь спектакль. – Говорила она, стуча тонким прутиком по краю стола, привлекая внимание учениц. – И то, как хорошо вы отыграете, покажет количество цветов и оваций в самом финале». Я верила этой женщине. Ни смотря на внешнюю нескладность, она была убедительно харизматична, заставляя забывать о недостатках ее фигуры и комплекции. О коротких полных ногах, о крепком квадратном торсе без единого намека на талию и даже о щербине между ровных белых зубов. Ее смех, взгляды, тембр голоса превращал ее в желанную красавицу, поклонники которой сторожили окна ее спальни в здании нашего пансиона. Но она, лишь одаривая их горячим, терпким взглядом с улыбкой проходила мимо, чуть распуская тонкие губы в легкой улыбке, слыша томные вздохи в спину.
«Если я со своей внешностью смогла привлечь внимание стольких мужчин, то ты, Анна, будешь просто сокровищем в глазах любого уважающего себя лорда» - говорила она, темными вечерами, когда я пробиралась к ней в покои, чтобы поболтать, восхищаясь мыслями этой женщины. «Нет ничего проще мужского сердца. – Говорила она. – Только немного заботы, внимания, лишь для него одного, и тонкие намеки не ясные никому кроме вас, и любой, слышишь, Анна? Любой готов будет отдать свою жизнь, только завидев печаль в твоих темных глазах».
