— Я мужик, я и решаю, куда и как деньги тратить! Не родилась ещё баба, которая мне указывать будет!
Что она, золовка – змеиная головка, что свекровушка покойная только и смотрели, что бы из Ирининого дома прибрать. Её же ещё и упрекала свекровь:
— Сгубила жизнь мужику, неродица! Вона какой парень-то у меня, кровь с молоком! А ты, иэ-эх… — и рукой махала презрительно…
Ну, не рассказывать же деревенской тётке, с семью классами образования, кто виноват, что детей нет. Всё равно не поверит, только пуще лаяться будет.
А уж совсем обидно было, когда на похороны мужа пришла его мадама, крашеная в ярко-рыжий, с подведёнными глазами. Моложе лет на пятнадцать, чем Ирина Викторовна. И ведь стыда не побоялась – рыдала у гроба. Ну, конечно, и её понять можно – за пять-то лет, что они любились промеж собой, она с него все накопления вытянула! На похоронах в шубе норковой в пол была! О таких деньгах можно и поплакать. То-то он жену в санаторий брать не захотел – с ней ездил! И ведь все вокруг знали, весь цех, с кем работала раньше, с кем дружила, а никто не сказал! Зато потом доброхотов сколько нашлось – уколоть! Вот после тех похорон и не осталось у Ирины Викторовны друзей.
Так что, если бы не северная пенсия, неизвестно, как бы и жила дальше. Да и так пришлось лишние шесть лет отработать – восстановить накопления хоть немного. До смерти-то все деньги на счету Андрея хранились. А потом только и выяснилось, что нашёл он, на кого потратить. А свекровь сына пережила и квартиру Иришкину на десятый день после похорон пришла делить.
— Сынок мой наживал, Андрюшенька… Не для тебя, пустоцвета, чай! Тебе, неродице, и остатков много! А мне унучикам хоть чего оставить будет!
Пришлось кредит брать и выкупать у неё четвёртую часть своей же квартиры. Хоть и не больно дорогие у них хоромы, а не так и легко выплатился кредит. А потом ещё и свекровь умерла. А у золовки трое детей, откуда у неё деньги на похороны? Вот тоже расходов много было. Ну, сейчас грех жаловаться – не нуждается она. И пенсии хватает. И на чёрный день есть немного. Но как вспомнится всё это – тоскливо становится. Как-то больно безрадостно жизнь-то прошла.
Днём, после капельницы, Ирина Викторовна вязала крючком разные салфетки. Пристрастилась на пенсии. Дома сериал какой ни есть включит и сидит, считая про себя:
— Два столбика с накидом, один соединительный…
Говорят, сейчас всё это не модно, а Ирине Викторовне очень нравилось. Спокойное такое занятие, интересное. А уж красота выходила – и вовсе сказочная. Раньше-то ей всё не до того было. С работы прибежит – готовить да убирать нужно, а потом – то стирка, то закрутки, если осень, то свекрухина дача, ежели лето. Только и успевай поворачиваться. А сейчас-то – чего же не повязать?! Танюша ей находила всякие-разные узоры и на планшете вкладки оставляла. Всегда можно посмотреть, как и что. Сама-то она не больно умела пользоваться, но уж ролик включить и посмотреть – это-то могла. Вот и пригодился планшет, который ей от коллектива подарили, когда на пенсию вышла.
Вот и сейчас вязала она в своё удовольствие. До капельницы ещё больше часа, так что как раз успеет кайму закончить. А то, что сердце кольнуло – так пройдёт. Потерпеть немного – и пройдёт. А после работы прибежит Танюша, принесёт компот и ниток ещё.
Только вот что-то дышать тяжело стало… Ирина Викторовна потянулась к кнопке вызова, но так и не успела нажать – вдруг совсем кончился воздух… Клубок белого кроше свалился с тощего больничного одеяла и закатился под койку…
Часть первая
1
Пробуждение Ирины Викторовны нельзя было назвать обычным. Странным было всё, начиная с обстановки комнаты, где она очнулась, заканчивая остальным – непривычными запахами и тусклым сероватым светом, падающим из узких окон, затянутых ромбиками серой плёнки вместо стекла.
Ну, например, зрение. Очки для работы вблизи Ирина Викторовна носила уже лет... Да она и сама не могла точно сказать, сколько лет, но больше двадцати.
Сейчас она рассматривала каменную кладку стены на расстоянии... Метров десять – точно было. И она видела каждую прожилку и завиток рисунка, каждый неряшливый стык между камнями. А ведь ещё сумерки...
Или уже сумерки? На мгновение закружилась голова, хотя вставать с лежбища, где она очнулась, Ирина пока и не пробовала. Слишком всё вокруг странно, непривычно, страшно...
В углу, там, где была самая густая тень и громоздилась непонятная куча, кто-то зашевелился, зашуршал прямо на полу, и хрипловатый со сна голос сказал:
— Анги, Анги, вставай... Госпожа в себя пришла... Да просыпайся ты уже, Анги!
Ирина затихла, не слишком понимая, как из больницы она попала в это место с каменными грубыми стенами, с воняющей дымом и гарью широченной кроватью, устеленной грубыми, попахивающими кислятиной шкурами, где рядом с ней лежал ещё кто-то... Вроде как – молодая девушка. Где в углу шевелились неведомые люди, одного из которых звали Анги... Или одну из них?
Где больница и незаметная, глуховатая, отстранённая от мира бабушка-соседка?! Чистое бельё и голубые стены, специфический запах дезинфекции, боли и бессонницы. Цокающие каблучки медсестёр и горьковатый дух лекарств?! Что вообще происходит?!
Нервно подняла руку и смахнула липнущую к лицу паутину волос. И застыла, внимательно рассматривая узкую кисть и пальцы
Грязноватые, с тёмными полосками под ногтями, но, несомненно – чужие. Такая рука могла принадлежать молодой девушке. Хрупкая кисть, длинные пальцы, сероватые от грязи, довольно нежная кожа...
Тем временем в углу, где обитал неведомый Анги, послышались зевки и шуршание, кто-то выбрался из шевелящейся кучи тел и шкур и прошлёпал к большой дыре в стене.
Ирина Викторовна затихла, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания. Дыра в стене – не просто так дыра. Всплыло забытое слово – камин! По бокам от тёмного пустого зева – грубые резные каменные колонны, кованая решётка-подставка, куда лохматое существо в засаленном и облезшем кожухе складывало крупные поленья, сучья, потом добавило горсть еловых шишек и несколько кусочков мха.
Существо пощёлкало какой-то железкой по зажатому в руках камню, долго дуло на мох, стоя на коленях и засунув голову почти в центр тёмной норы, когда наконец оно слегка кашлянуло, а из камина отчётливо потянуло дымом и небольшие язычки пламени заплясали на сухом мху, захватили шишки и самые тонкие веточки хвороста и, наконец, завладели одним из поленьев. В камине что-то громко щёлкнуло, рассыпало сноп искр, и огонь, наконец-то, разгорелся достаточно ярко.
Существо, всё это время терпеливо махавшее на разгорающееся пламя круглой плетёной штуковиной, оказалось достаточно молодой девушкой – лет двадцати, только очень чумазой и лохматой.
Серое платье из ткани, напоминающей мешковину. Крупная грудь, которая не знала бюстгальтера и, похоже, вообще никакого белья, мягко колыхалась при любом движении. Сквозь небольшую прореху видна тонкая белая кожа в пупырышках /даже такую мелочь Ирина Викторовна видела сейчас отчётливо/. В комнате было весьма прохладно – отсюда, похоже, и ознобные мурашки на девичьем теле. Лоснящаяся от грязи и жира, длинная, облезлая жилетка с клочковатым мехом. Видно, что вещь очень стара, так стара, что истлела уже часть ниток, соединяющих боковые швы, и пучки уцелевшего меха торчали неровной бахромой.
Разгоревшееся пламя освещало простоватое лицо, впрочем, вполне симпатичное. Волосы, если отмыть, будут соломенного цвета, наверное. Светлые брови и ресницы и серые глаза, грубоватый, немного «картошкой» нос, крупные красивые губы, сочного цвета спелой малины.
Всё это Ирина Викторовна видела так отчётливо, в таких мелких деталях, типа непропрядов на грубой ткани или двух выбившихся из нечёсаных волос соломинок, что оставалось только удивляться остроте нового зрения.
На ногах у девушки, вместо нормальных тапок – что-то вроде плетёных из толстых неровных ниток лаптей. Торчат в стороны узелки, неровные концы, какие-то странные лохмотья и пучки. Похоже, для тепла там просто добавлены кусочки непряденой шерсти. В деревне, где раньше жила свекровь-покойница, такую, ну или похожую обувку называли чуни. Носили её только в помещении, зимой, чтобы ноги не мёрзли.
