Пока в целях безопасности нам разрешали оживлять магию только в присутствии взрослых, которые должны были позаботиться о том, чтобы тайное оставалось тайным. Например, мама обучала меня азам волшбы только в помещении библиотечного спецхрана, куда посторонние не могли попасть никоим образом.
Надо сказать, что на моей памяти запрет был нарушен всего один раз, когда Коля Малыгин, сын Михаила Васильевича, термист-мага из оружейного цеха, не совладав с гневом, заклинанием поджёг сухую берёзу за спортивным магазином.
Колька был талантлив. Берёза пылала неопалимой купиной почти сутки, пока взрослые не справились с зачарованным пламенем.
Михаил Васильевич, тоже человек горячий — недаром он имел дело с огнём — сначала хотел преподать паршивцу урок с помощью увесистого пука жгучей горной крапивы, но потом сообразил, что это будет непедагогично, поскольку продемонстрирует, что яблочко от яблони недалеко падает, поэтому попросту на полгода запретил сыну пользоваться компьютером. Коля на коленях умолял поменять компьютер на крапиву, но Михаил Васильевич почувствовал, что находится на верном пути, и на замену не согласился.
Малыгинская слабость аукнулась всем «особо одарённым». Нам пришлось по второму разу прослушать курс «Магического обществоведения». Присланный из Москвы ментор, специалист по подростковым правонарушениям, невыносимо нудным манером снова и снова напоминал, что Тихая Империя, в отличие от Адской Конфедерации, выбрала путь ассимиляции и интеграции, и этого пути мы должны придерживаться, несмотря ни на что.
Нам ещё раз напомнили, что чуть более трёхсот лет назад в валлийском королевстве Гвинед произошёл всемирный сбор магического сообщества. У подножия горы Сноудон раскинулся лагерь, и в течение семи исторических дней маги определяли будущее нашей планеты.
Вопрос, что называется, назрел.
В мире царил сверхъестественный хаос, волшебство применялось часто и грубо, порой по самым незначительным поводам. Население, доведённое до нервного срыва, ответило репрессиями и физическим уничтожением магически одарённых.
В результате недельных дебатов сообщество магов раскололось на две неравные части. Благоразумное большинство решило, что путь насильственного покорения человечества не этичен и чреват всяческими кровавыми потрясениями. И кому, спрашивается, оно надо, когда кровавых потрясений у нас и так предостаточно, безо всякой магии.
Победили сторонники мягкого ухода в тень. Отныне волшебство для обычных людей оставалось только в сказках, мифах, на страницах книг и, позднее, на экране.
Все люди равны, но некоторые равнее… просто вы об этом никогда не узнаете.
Вскоре после Сноудонской встречи меньшинство, призывавшее к установлению колдовской диктатуры, всё-таки попыталось эту самую диктатуру установить, но потерпело поражение. Папа говорил, что те события всегда напоминали ему гражданскую войну Севера и Юга — тот её вариант, где проигравший Юг поднял из пыли поверженные знамёна, забрал рабов, запасы хлопка, фамильное серебро, хлопнул дверью и гордо удалился осваивать соседние измерения.
Смутьяны, снобы, доминанты, короли азарта — они ушли, и каждый второй из ушедших был высшим ведьмаком, а каждый первый — хищником до мозга костей.
Ещё папа говорил, что вместе с ними ушла злая, но дерзкая и горячая кровь. С лёгким таким сожалением говорил, как говорят о том, что отпуск закончился и пора выходить на работу — вроде как жаль, но ничего с этим не поделаешь.
Так возникли Тихая Империя и Адская Конфедерация.
Порталы, ведущие в измерения под властью Конфедерации, были наглухо запечатаны, а новообразованная Тихая империя, подобно лохнесскому ящеру, вильнула зубчатым хвостом и навсегда ушла в глубину.
Потребовались столетия, чтобы Империя превратилась в более-менее цивилизованную державу, объединяющую магов всей планеты. Теперь мы все, безусловно, были добропорядочными гражданами тех стран, где нам посчастливилось проживать. Мы платили налоги, мы соблюдали законы и мы свели к минимуму поступление магии в немагический мир.
… Всё это было уже пройдено, зачёты сданы, тетради с конспектами благополучно упрятаны подальше, но пылкий Колька подложил нам свинью.
Май.
Я сижу, подперев голову рукой, и с тоской наблюдаю, как солнечные зайчики мечутся по поверхности школьной доски — тёмно-зелёной, с мраморными меловыми разводами.
Кто-то играет на флейте. Почему-то мне кажется, что это неправильно. Флейта тут не к месту. Или флейта к месту, а я — нет. Но мне так досадно тратить время на повторение уже изученного, что я мысленно отмахиваюсь от чувства несуразности происходящего.
— Мы — хранители, мы — стражи! — вещает тем временем московский гость, лысоватый, зато с очень волосатыми руками Павел Викторович. — Мы стоим на границе и оберегаем невинных!
— Над пропастью во ржи, — вполголоса добавляет Илюша Одинцов, старшеклассник, который всегда садился рядом со мной на этих занятиях. Свой выбор Илюша объяснял тем, что я удивительно мало для девчонки говорю и правильно реагирую на его тонкий юмор. Спустя пару лет он стал добавлять, что и посмотреть на меня приятно, но это будет позже.
А сейчас я согласно хихикаю, разделяя ироническое отношение Илюши. Когда в доме собирались папины сослуживцы с Завода или заезжие гости, за столом — под мамино домашнее вино из шикши — начинались жаркие споры обо всём на свете. Я, как и всякий порядочный ребёнок, интенсивно грела уши, слоняясь поблизости, поэтому знала, что всё обстоит далеко не так идиллически, как это обрисовывал столичный Павел Викторович.
Многие из тех, кто голосовал за мирный путь, не хотели афишировать наличие особых способностей, рассудив, что им и так будет неплохо. По сути они не были такими уж гуманистами. Просто посчитали, что быть пастухом не так хлопотно, как волком. В немагическом мире волшебство — драгоценный товар, Империя негласно, но весьма регулярно оказывала особые услуги тем, кто мог за это заплатить.
Нам, разумеется, излагалась официальная версия.
— И помните! Путь к хаосу может начаться с малого! Например, с бессмысленного поджигания деревьев! Это деяние только на первый взгляд кажется пустяковым…
И бла-бла-бла, и бла-бла-бла…
«Специально они, что ли, подбирают таких зануд?» — думаю я.
Мы сидим, уставившись в кривоватый, беспрестанно шевелящийся рот Павла Викторовича, и потихоньку соловеем.
Одинцов отрывает от тетрадного листка полоску бумаги, размашисто пишет: «Сегодня он поджёг берёзу, а завтра магию продаст!», внизу изображает виселицу, на которой болтается человечек — ручки-ножки из палочек, и посылает записку Малыгину.
Тот читает и оглядывается на нас.
Мы синхронно показываем кулаки.
Колька покаянно роняет голову — догадывается, что над ней сгущаются тучи.
Лекции мы были вынуждены прослушивать в течение двух месяцев по воскресеньям, с десяти утра и до полудня, и потеря этого золотого времени больно ударила по нашим свободолюбивым сердцам.
Мало того, занятия проходили под прикрытием хорового кружка. Проходящие мимо слышали, как из окон звучит «Имангра-озеро, чаша царей», исполняемая нестройными, но чистыми детскими голосами. Если бы некто любопытный всё-таки заглянул в окно, то увидел бы, как в классе, где парты сдвинуты к стенам, полукругом стоят ученики и старательно разевают рты.
Позор на весь посёлок.
Единственное, что нас утешает, — после отъезда психолога морок должен развеяться вместе с памятью о хоровом кружке.
«… Мирный саам и суровый помор к водам твоим приходили в ненастье…» — я вдруг начинаю различать слова песни, хотя морок предназначен для прохожих и должен быть слышен только на улице. Тем не менее я слышу пение, и кажется, будто я сижу на длинных качелях, чья-то сильная рука раскачивает меня… вверх… вниз… вверх… вниз… и флейта вторит словам про «красную нерку и жемчуг речной».
— Шергина! — издалека слышу я. — Данимира!
Одинцов шепчет:
— Данька, проснись! — и толкает меня в бок.
