— Возьми лучше это. Я с ним уже не играю.
— Адонсиа, я не могу, это же твое ведерко.
— Я дарю его тебе, а ты подари мне что-нибудь.
Я осмотрела себя, кроме трусов и футболки с бюстгалтером у меня ничего не было.
— Мне нечего тебе подарить.
— Подаришь потом. Только не забудь.
— Договорились.
— Я схожу за куклами, а потом мы поиграем. Принести тебе еще еды?
— Да, спасибо.
Она вернулась через какое-то время с простыней, покрытой коричневыми пятнами, будто долго лежавшей в крови, но чистой. В простыне в перемежку лежали грязные куклы, спелые фрукты и раскрошившийся пирог, который она сунула туда же.
— Кто готовил это?
— Николас. Он хорошо готовит, но не пироги. Когда его нет, нам готовит Луис. Но еда Луиса никому не нравится.
— Николас и Луис — вампиры?
— А кто это?
— Ты не знаешь, кто такие вампиры?
— Нет. Это те мужчины, которые пьют кровь только других мужчин?
— Это те, кто пьют кровь. Неважно, мужчин или женщин.
— Тогда мы все вампиры. Донья Мария говорит, что мы еще маленькие, чтобы пить кровь.
Я не знала, что ответить. Эти дети ничего не знали о внешнем мире и о самих себе. Их растили, чтобы есть? Мурашки пробежали по моему обессиленному телу. Не понятно было одно, зачем учить свой ужин читать и говорить на других языках?
Я еще раз присмотрелась к девочке: ее волосы и ногти были подстрижены, платье было застиранным, но чистым. И я не заметила никаких следов, царапин, ссадин, даже синяков.
До вечера мы играли в куклы, ели фрукты, и я выяснила, что дети никогда не покидали виллы Лопе, где я оказалась, и их обычные занятия сводились к тому, чтобы играть и подглядывать за вампирами. Они верили в магию, боготворили и боялись Марию — хозяйку дома богов.
В доме не было телефона и интернета, но зато была лошадь. И для меня эта новость стала словно луч забрезжившей на горизонте надежды. Мысленно я уже скакала на ней в родные края, хотя лишь раз сидела в седле пять минут на ярмарке.
Больше хороших новостей не было. Дети не знали, сколько времени и мерили его рассветами и закатами, но могли считать и даже отсчитать несколько минут.
— Ты любишь цветы?
— Люблю.
— За домом их много, они ничьи, мне нравится там лежать. Я не могу показать тебе это место, но могу принести цветов.
— Только если тебя не отругают.
— Я принесу их попозже. Мне нужно идти в ванную, пока солнце не село, и красиво одеться. Донья Мария покупает нам красивую одежду, у меня много платьев и от других девочек. Но если я их испачкаю, мне влетит.
— Тебя бьют? Обижают?
— Нет. Что ты. Я, не хочу, чтобы меня отправили в лабораторию, как других девочек. Поэтому я веду себя хорошо. Вернусь позже.
Она быстро собрала кукол и заспешила, скрипнув калиткой напоследок.
Оставшись одна, я умыла себя, набрав в ладони питьевую воду, и немного повисела на решетке, чтобы размять затекшие мышцы спины. К моему огорчению, решетка была накрепко замурована в стены.
Голова раскалывалась. Солнце уже клонилось к закату, когда я услышала знакомые шлепающие шаги.
— Адонсиа!
— Принесла тебе ужин и много цветов. Хочешь, я побуду с тобой, пока ты ешь?
Я поняла, что она сама не хотела уходить и согласилась, если она наденет венок, который я могу сплести.
Быстро прикончив кусок неприятного пирога, я оставила яблоко про запас.
— Адонсиа, это чудесные цветы. И ты будешь в них словно маленький ангел. — Сказала я, сплетая стебли и травинки в круг.
— Кто такой ангел?
— Это крылатые посланники бога, разве ты не слышала о них в церкви?
— Наверное, нам они не нужны. Зачем посылать кого-то, если мы живем с доньей в одном доме. Она обычно посылает к нам кого-то из младших помощников. Или Николаса. Если бы у них были крылья, я бы об этом знала…
— В вашей церкви… вы поклоняетесь Марии?
— Да, а ты нет?
— Нет. В моем мире много таких, как Мария.
— Ты живешь в мире богов? Пожалуйста, возьми меня с собой!
— Я бы хотела этого. Убежать от сюда и забрать вас всех. Но дверь заперта, и я даже не знаю, как добраться домой… Теперь примерь.
Закатное солнце подсвечивало ее волосы и венок со спины как нимб, а лучи из стеблей и цветов покачивались в такт походке. Это был лучший венок в моей жизни, хотя я плела их лет пятнадцать назад, но при мысли о том, что он станет украшением ее обескровленного тела, на глаза навернулись едкие слезы.
— Ты чудесна. А теперь беги, пока солнце не село.
— Спасибо! Я обязательно приду завтра!
— Я надеюсь на это.
Надеялась на то, что завтра мы обе будем еще живы, потому что последние лучи солнца пропали за горизонтом красивых гор с белыми шапками.
Вдалеке раздавалось эхо детского хора, но я не могла разобрать слов, хоть и поняла, что песня была на латыни.
Никто не приходил ко мне несколько часов, и я даже подумала, что обо мне забыли. Я вновь услышала шаги, когда наступила глубокая ночь.
Это была уверенная тяжелая поступь, принадлежавшая крупному вампиру, который и не думал скрываться.
Я услышала как лязгнул ключ в замке и затем увидела его.
Уставший взгляд глубокопосаженных глаз выдавал в нем образованного человека, но обхват его рук был огромен как у крестьянина, всю жизнь проработавшего в поле. Он, вероятно, мог бы вырвать эту решетку из стены, не открывая замок. Но ему не позволяли его манеры.
— Меня зовут Николас. А ты, стало быть, Марина.
Это был не вопрос, он знал мое имя.
— Адонсиа, рассказала мне, как провела сегодня день с девушкой из мира богов. — Он сурово смотрел на меня, будто раздумывая над тем, как меня наказать.
— Она не так меня поняла.
— Она не откроет эту дверь.
— И я не стану просить ее это делать, чтобы не подвергать ее жизнь опасности.
— Ей здесь ничего не угрожает, но вот тебе… — Он замолчал и внимательно оглядел мои руки и ноги со следами от зубов.
— Вы поставляете детей в лабораторию? Уж лучше бы вы их ели…
— Что ты знаешь о лаборатории?
— Только то, что они производят вирус, вызывающий страшные муки у вампиров. Мой друг подхватил его.
— И у него забилось сердце?
— Да, откуда ты знаешь?
— То же самое сегодня произошло со всеми, кто вернулся в Сантьяго из Сабетты. — Он сделал театральную паузу. — И все они пили твою кровь.
— Я не могу быть переносчиком вируса. — Или могу? Жан тоже пил мою кровь. Мне на миг стало не по себе.
— Мне придется подтвердить твои слова. Прошу прощения за это. — Он схватил меня за руку и укусил за заживающее запястье.
— Ай!
Сделав лишь несколько глотков, он отстранился.
— Я принесу тебе мазь от шрамов и чистую одежду. — Сказал Николас и закрыл за собой дверь.
От злости на свою беспомощность, я схватилась за решетку, и раскачиваясь на прутьях, крикнула в темноту, не видя его:
— Cacator! Filius tu canis! — обозвав его засранцем и собачьим сыном, я лишь почувствовала еще большую слабость и вновь опустилась на колени.
Ответом мне был приглушенный смех откуда-то слева и лязг закрывшейся за ним калитки.
Лунный свет проникал сквозь решетку, и я не смогла бы крепко заснуть с таким фонарем в глаза. Меня клонило в дрему, или я проваливалась в странные короткие сны, в которых, наконец, вырываюсь из камеры и бегу по вымышленной дорожке через воображаемую калитку, но, открыв ее, вновь нахожу себя лежащей на полу за решеткой. Звон решетки вырвал меня из кошмара, но я не смогла встать. Или мне уже было все равно, что они пришли со мной делать.
Николас поставил на пол ведро воды от которого веяло теплом, и положил рядом какие-то тряпки.
Я попыталась повернуть к нему голову, но движение превратилось в тряску, меня била дрожь, словно в припадке.
— Тише-тише, — он приподнял меня и дал мне воды. — Надо было лучше есть сегодня, у тебя сильная анемия.
— Ваша еда на вкус как дерьмо.
— Значит завтра ты можешь поесть из маленького ведра, раз нет никакой разницы.
