Нынешние девицы избалованные, что пуховка для пудры! Им все городские удобства подавай: туалет с крышей, с отдельными четырьмя стенами, колодец персональный для всякого дома, очаг согревающий в каждой комнате! Чем их кусты не устраивают, дурех, и легкое одеяло?
Все, что исчезли, — слабачки вроде меня, из людских. Утекли, что вода меж пальцев от нормальной деревенской жизни.
Троллиха бы никогда не спасовала перед трудностями… В общем, как ни крути, нам, человечкам рожать следует только парней. На девок полагаться нельзя…
Под монотонное бурчание Ингвер ее полная фигура постепенно сужается, уплотняется в стройную и потянутую, а темное платье расплывается в белое пятно шелковой рубахи, заправленной в темно-синие брюки.
Троллиха вдруг поворачивается ко мне лицом, пронзает меня голубыми глазами отчима и враждебно шипит:
— Я ждал тебя предостаточно! Да, да, с меня довольно глупых, бестолковых ожиданий! Ни минуты промедления! Ты моя, в моей власти, на моей территории! Неужели ты настолько наивна, что надеешься от меня спрятаться? Ханна, где ты? Ханна!
Глава 2
Выспаться у меня так и не получилось.
И дело тут не только в кошмарах. Ровно через секунду после того, как смыкаю глаза, выныриваю из сновидений под встревоженное шипение Ингвер, во сне игравшее роль ревущего монстра:
— Ханна, детка! Ищут тебя! Я притащила завтрак хозяевам, а там… Не ровен час из-за тебя парень окочурится… Пострадает невинно… Ты уж вставай скорей!
Из ее беспорядочных объяснений ничего не могу уразуметь. Почему мой недолгий отдых влетел кому-то в монетку? Почему я должна немедленно мчаться во внутренний двор?
Впрочем, от отчима и его ближних можно ожидать чего угодно, поэтому без долгих расспросов спрыгиваю с печи, и стремглав несусь за дверь — туда, откуда доносится шум.
Поначалу ничего не разобрать — столпившиеся слуги мешают увидеть, что творится за ними. Но чем ближе я подбегаю к месту событий, тем больше я вижу, и тем труднее становится дышать. Происходящее раздирает изнутри, прямо по сердцу кромсает острыми когтями.
К позорному столбу, вбитому в самом центре двора, привязан за руки огромный мужчина, до пояса обнаженный. Такой рост и мощное телосложение я видела всего однажды. Это Хродгейр.
В метре от него стоит отчим, хищно скалится и, засучив рукава, охаживает несчастного плетью. От каждого удара на широкой спине бедняги остается рваная кровавая полоса. Он, должно быть, испытывает невероятную муку, но не кричит — видно, на грани обморока от болевого шока.
Словно компенсируя молчание жертвы, в перерывах между ударами, истязатель истошно визжит:
— Грязный ублюдок! Куда ты дел мое-е? Где девчонка-а? Где Ханна-а?
Плетка со свистом рассекает воздух, и снова крик:
— Проклятый вор! Тупой полукровка!
Наконец, растолкав людей, последним рывком преодолеваю расстояние, отделявшее меня от места экзекуции. Достигнув отчима, бросаюсь между ним и избиваемым, складываю руки в просительном жесте и умоляю:
— Сир, я здесь. Прошу, оставь слугу! Он ни в чем не виноват! Если и винить кого-то в моем исчезновении, то меня, одну меня!
Только сейчас, оказавшись так близко, замечаю, что искаженное от злости лицо отчима и белоснежная рубашка густо забрызганы алыми каплями. Из уголка его искривленного рта течет слюна, как у бешеного зверя. Ярко-голубые глаза полыхают безумным огнем — злые, колкие льдинки.
Мое присутствие ничуть его не успокаивает, а всего лишь отвлекает от исходной жертвы. Теперь он кружит вокруг меня, как голодный хищник, жаждущий крови. Пожирает взглядом и хлестко стучит сложенной вдвое плетью по своей широкой ладони.
От страха я едва держусь на ногах. Сжимаю пальцы в кулаки, чтобы скрыть мелкую дрожь, но мой ужас невозможно спрятать. Я трясусь всем телом — бьюсь, как бабочка, попавшая в паутину.
То прячу глаза, то верчу головой в слабой надежде разглядеть в одном из узких оконцев замка мать. А вдруг она выглянет во двор и за меня вступится? Или случайно придет сюда и при ней этот изверг не посмеет унижать людей…
— Вот значит как, — вдруг выплевывает он, издевательски улыбаясь. — Как всегда прибежала спасать сирых и убогих. Ну и где? Где ты была до сих пор?
— Я проголодалась. Пришла на кухню подкрепиться и случайно там заснула после бессонной ночи… Прощу прощения, сир.
Ему нравится мое кроткое «прошу прощения», нравится моя униженная поза. Он даже плеткой перестает стучать, просто сжимает ее в ладони и кивает в такт своим мыслям.
Ловлю на себе сочувственные взгляды слуг. Их жалость ослабляет. Сдирает корочку с нанесенной мне ранки. Отныне я смотрю только в землю прямо перед собой. Слышу резкий упрек:
— Почему Смули повез тебя ночью?
Из вопроса понимаю, что мой несостоявшийся возница до сих пор не найден. Значит, Хродгейр его не выдал, взял удар на себя. Или же старый пьяница дальновидно спрятался сам, а новый слуга случайно попал под раздачу. Впрочем, сейчас это не важно. Главное, чтобы сир Фрёд не узнал правду, иначе старику конец. Робко лепечу:
— Я соскучилась по дому и уговорила Смули продолжить движение домой после ужина. Это целиком моя вина.
— Твоя. О да, твоя! — злые глаза продолжают кромсать меня взглядом с изощренной жестокостью. Похоже радуется, что именно на мне появился повод сорвать свою ярость. Он все также кружит вокруг меня, ни на секунду не останавливаясь. — Ты поступила глупо, безответственно и не отделаешься словами. Слова — это слишком легко. Проси прощения, как следует.
— Прошу прощения… — не понимаю, к чему он клонит и собираюсь опять перебирать заезженные фразы, но меня перебивают:
— Встань на колени!
Здесь, во дворе обычно полно грязи, а сейчас грязно вдвойне. Видно, Ингвер с утра успела не только собрать яйца, но и разделать кур для обеда, а вот убрать за собой не хватило времени.
Перья, требуха и всякая гадость валяются повсюду, прямо под ногами. А одета я в свое лучшее платье. Точнее, в единственное.
То, что висит у меня в шкафу, трудно назвать одеждой. Так… сто раз перешитые обноски, в которых сойду за свою среди нищих.
Мне жалко платья, но еще больше мне жаль себя. Кажется, встану сейчас на колени — и во мне надломится нечто важное и неимоверно ценное. Остатки самоуважения, выстраданного в прежних неравных схватках. Поэтому, опустив глаза, я тихо говорю:
— Нет, сир. На коленях перед тобой я ползать не буду.
Он замирает. Перестает кружить. Останавливается прямо передо мной так, что глаза мои упираются в его начищенные до блеска сапоги. Затем два пальца цепляют мой подбородок и поднимают его наверх, заставляя встретиться взглядом.
Больно смотреть в эти голубые озера, все нутро обжигающие ледяным холодом. Даже от кожи белой, как снег, тоже веет зимой. Он приближается к моему лицу вплотную, обдавая ноздри своим кислым дыханием. Шипит, словно ядом сочится:
— Ты думаешь… Раз я каждую ночь имею твою мать, я потерплю твое неповиновение? Ошибаешься. Да, да, ошибаешься! Пока не встанешь на колени, я продолжу избивать полукровку. Сама знаешь. Полукровка — нелюдь. Никому не нужная грязь. Когда он умрет, никто его даже не хватится.
Глава 3
Вздрагиваю от этих слов, как от пощечины. Наибольшая нелюдь здесь — это Барди Фрёд. Влиятельный аристократ со связями, правительственный советник по межрасовым отношениям, вершащий чужие судьбы. Он в сто раз хуже самого грубого и невежественного тролля!
На секунду я теряю контроль над собой, и негодяй тут же считывает в моем взгляде отвращение. С рыком отпихивает меня и размахивается плетью с такой силой, будто собирается разрубить Хродгейра пополам. Резкий свист — и плеть глубоко вонзается в и без того истерзанную плоть!
Больше мыслей в голове никаких не остается. Валюсь на колени. Прошу, умоляю сира Фрёда пощадить своего слугу. Под мои истошные крики его рука снова взлетает в воздух, замирает там на секунду… и расслабленно опускается. Он холодно оглядывает меня и надменно произносит:
