Здравствуй, психушка. Я чокнулась. Глюки начались.
– Спокойно, Аня, – успокаивала сама себя. – Просто занималась всю ночь, не выспалась. Вот и всё! – подняла голову и увидела в зеркале того самого мужика. Вскрикнула и повернулась к нему.
– Что вам надо?
– Ты подходишь, Аня Зотова. Сэт будет в восторге! – голос незнакомца был пропитан ядом, аж мурашки по спине пробежали.
– Мы знакомы? – постаралась припомнить странного мужчину.
– У меня для тебя будет поручение.
– Не собираюсь ничего исполнять. Уходите!
– Ты опять? – перевела взгляд на вошедшую в женский туалет подругу. Лера недовольно сморщилась.
– О чем ты?
– Ты разговаривала на латинском.
– Что? Нет! Я говорила на русском с … – указала на то место, где только что был странный незнакомец. Но он снова испарился.
У меня от страха зашевелились волосы на затылке.
– То есть, ты даже не заметила как болтала на латинском? – глаза Леры увеличились. – Ань, ты меня пугаешь, – я сама себя пугаю. Во рту пересохло. Рассказать подруге, что мне привиделся дядечка, который без конца исчезает, говорит странные вещи, что я понравлюсь какому-то Сэту – поставить крест на будущей профессии врача.
Деменция прекокс. Такой бы диагноз поставил мне отец психиатрии Крепелин. Но это невозможно. Шизофрения проявляется в подростковом возрасте. Она же не может возникнуть ни с того, ни сего. Или может? Нужно срочно проштудировать конспекты по этому материалу.
– Лера, мне пора, – закинула рюкзак на плечо. – Увидимся на репетиции. Завтра.
Прилетело растерянное в спину «пока». Я выскочила на улицу. Ветер бросил в лицо холодные снежинки, от холодного воздуха перехватило дыхание. Но даже буйство природы не помогло остудить голову и призвать на помощь логику.
Проснулась от ломоты во всем теле. Вчера умудрилась заснуть за письменным столом, прямо на тетрадях с лекциями.
Ноги отекшие, деревянные. Прогнувшись в спине – услышала хруст.
– Мам! – как старушка выползла из комнаты. В квартире стояла оглушающая тишина. Слышны абсолютно все звуки. Тиканье часов, как из крана капает вода. Обычно, мама что-то делает, не может усидеть на месте.
Она такой человек, что от безделья с ума сойдёт. Сколько себя помню, она уже с пяти часов утра на ногах. Что-то моет, готовит, то песни хоровые разучивает.
В голову лезут самые страшные догадки. Я забегаю к ней в комнату и облегчённо выдыхаю. Кровать аккуратно заправлена. Её нет. Набираю номер.
– Да, Анют, – от тяжёлого дыхания динамик на стареньком телефоне хрипит.
– Мам. А ты где?
– Погоди, Анют. Дай отдышаться. Да в магазин ходила. Сырники тебе с утра пожарить хотела. Я уже в подъезде. Скоро буду.
Сую ноги в тапочки, быстро спускаюсь по лестнице. Нахожу маму на третьем этаже.
– Мамуль, ну ты чего? Я бы сама сходила.
– Да что тебя гонять. Всю ночь лекции учила, хотела тебя на кровать отправить, так ты спала так крепко, что разбудить не могла. – мама поднимается, хватаясь руками за перила. – Забрались же на самый верх! На пятый этаж. Когда покупали эту квартиру, не думала что такая напасть со мной случится.
– Ты таблетки пила? – спрашиваю маму, пока она снимает сапоги, отношу сумки на кухню.
– Пила, – разбираю покупки.
– Ну мам! Свинина? Творог жирный? Тебе этого ничего нельзя, – мама строго сводит брови.
– Ты опять за своё? Заведёшь старую шарманку, что мне похудеть нужно?
– Но твой диагноз…
– Не приговор! С этим люди живут. А ты всё ходишь и поучаешь! Как маленькую!
– Мамулечка, – обнимаю и целую в щеку. Прекрасно её понимаю. Сама не люблю, когда меня тычут в недостатки. Прикусываю язык, когда с него пытается сорваться рекомендация врача, что нужно скинуть хотя бы килограммов тридцать. Не хочу ссориться, да и нельзя ей расстраиваться.
– Я тебя очень люблю, – и не хочу потерять. – Давай я это выкину. От греха подальше, а сырники испечем из вчерашнего обезжиренного творога. А ты лучше спой мне. Сегодня же у вашего хора репетиция в ДК? – мама тут же перестает дуться.
Так и проходит наше утро. Я жарю сырники в духовке, а мама моет посуду, напевая высоким красивым голосом хоровые песни.
У меня нет ни голоса, ни слуха, но любовь к сцене передалась мне от неё. С четырех лет посещала разные танцевальные кружки. Даже думала пойти по этой стезе, но выбрала медицинский. Но с танцами не расстаюсь. Мне нравится выступать, и как только Валентина Васильевна узнала об этом, стала всячески меня привлекать.
– Аня! – кричит Валентина Васильевна. – Где ты ходишь? Все уже переоделись. Одну тебя ждём. Я достала тебе потрясающий костюм!
Она тащит меня на сцену зала нашего института. Протягивает прозрачные ткани. По сценарию, который написала Валентина Васильевна – я Вирява. Местная колдунья, олицетворяющая то, во что верили соотечественники Гиппократа. И в этом наряде я буду насылать на отца медицины порчу, танцуя танец, а когда заболею, то именно он меня вылечит. В общем, Валентина Васильевна та ещё выдумщица.
Рассматриваю себя в отражение окна. Василькового цвета юбка-солнце, разрез оголяет ногу и расшитый бисером бюстгальтер.
– А это для антуража, – Валентина Васильевна надевает мне на руку браслет в виде змеи. Тут же вспоминаю вчерашнего незнакомца. Браслет с такими же красными камнями, как и кольцо на его мизинце.
– Так! – хлопает в ладоши. – Гиппократ! – зовёт она, вглядываясь в полумрак зала.
– Где он?
– Да тут я! – отвечает запрыгивающий парень с бородой как у деда Мороза.
– Миша, а это что? – он крутит в руках цветы.
– Это моей Виряве, – улыбается он. Миша давно оказывает мне знаки внимания, но я предпочитаю делать вид, что ничего не замечаю.
– Ань, – он застенчиво чешет макушку, – в общем, этот тебе.
Я шарахаюсь от букета роз, как от чумы. Руки начинают трусить, а на коже появляются мурашки. Я обнимаю себя руками, закутываясь в прозрачную ткань, под цвет юбки.
– Чего ты? Это просто букет. Возьми, – он тычет в меня цветами, я отступаю и налетаю на Леру.
– Ну ты, Бабич даёшь! Нет, чтобы со мной посоветоваться.
– А что такое?
– Так у Ани ботанофобия.
– Так и что? Я же не ботаник, – студенты хохочут.
– Это точно, Миша, – подтверждает Валентина Васильевна. – Анатомию когда сдашь?
– Так погодите вы. Ань. Почему ты не хочешь взять цветы.
– Да ботанофобия у нее! Растений она боится.
– Прости, – Мишка сует букет Ленке.
– А почему?
Мы отходим в сторонку, пока другие прогоняют сценку.
– В детстве в пруду купалась, начала тонуть и запуталась в водорослях, – хотя мне казалось, что они живые. Тянут свои стебельки ко мне, опутывают ноги и руки. Вот и эти розы, словно развернули свои головки ко мне и потянулись. Жуть.
– Аня, Миша! – окликнула нас преподаватель. – Ваша сцена. Ты Миша садись вот сюда, – указывает ему на табуретку, – а ты Аня танцуй.
Звучит восточная музыка. Ступая голыми ногами подхожу к Мише и скидываю прозрачную ткань с плеч. В зале его друзья дружно заулюлюкали и засвистели.
Я не обращаю на них внимания. Мои руки двигаются как волны, открывая лицо. Изгибаюсь как змея, накрываю нас прозрачной васильковой тканью.
Юра пускает дымовую завесу по полу, придавая танцу больше таинственности.
Глаза Миши вспыхивают, изо рта вырывается: «Анечка». Я отбегаю на середину сцену сцены, подняв прозрачную ткань над головой, кружусь, всё быстрее и быстрее, подчиняясь ритму танца.
В первом ряду замечаю вчерашнего незнакомца. Его черный зрачок поперек, расширился и сверкнул, а браслет на руке сжал мою руку.
– Что происходит? – остановилась, с открытым ртом смотрела как от меня отделяются капельки и зависают над головой.
– Боже! – воскликнула Валентина Васильевна, прикрыв рот ладошкой. Она тоже это видит?
– Пора, – воскликнул человек-змей, каким-то непостижимым образом оказавшийся возле меня. Приложил к браслету кольцо с красными камнями. Нас осветила яркая красная вспышка. И я зажмурилась.
