и никак не иначе…
— Леди ранена… — констатировал медведь, и весьма грубо разорвал платье на моем плече.
Сознание плыло, и в глазах двоилось. Морда медведя исчезла, а в место нее появилось бородатое лицо мужчины. Он странно повел себя, начиная принюхиваться ко мне.
У меня едва хватило сил прижаться к стене, и положить руку на сына, тот сразу замолчал. В руках мужчины появилась миска, куски ткани, он сунул их мне.
— Надо промыть. Сейчас приготовлю отвар, стрела была отравлена… — он говорил густым басом, и очень тихо передвигался по комнате. Хотя, с его габаритами, это было весьма странно.
Повернув голову к плечу, я с трудом сфокусировала взгляд на ране. Она была странной: кровь уже запеклась, но ее края имели черный цвет, а кожа вокруг была словно опутана паутиной, состоящей из темно-синих вен. Я, аккуратно промокнув рану, стерла следы крови с обеих сторон, рана была же сквозная.
— Какого цвета были перья на стреле? — спросил он, снова оказываясь рядом и пугая меня.
— Много синих, одно белое и два красных, — произнесла я чужим голосом. Как я это запомнила?..
— Хм, и вы живы? — удивился он. В его руках была какая-то миска, он зачерпнул ложкой из нее месиво и, не спрашивая разрешения, приложил к ране.
— А-а-а… — закричала я, а потом, опомнившись, стиснула зубы, а по лицу, покатились слезы. Следом так же была обработана вторая рана, на спине. Нашла в себе силы, и замотала тканью, как смогла.
— Это выпить надо, и сына — не кормить, отравишь! — я сразу и не сообразила, о чем он, а когда дошло, испугалась. Мне была сунута кружка с каким-то пахучим отваром. Я, недолго думая, выпила все, ну, у меня и нет выбора. Хотел бы убить — убил бы сразу.
— А как же? — решилась я спросить… когда смогла проглотить последний глоток горькой жидкости.
— А как сможешь обернуться, так яд весь и выйдет. Откуда ты хоть, если не знаешь прописных истин? А сын потерпит, он волк! — он посмотрел на меня, а потом подошел к висящей на крюке шубе из медведя. — Я — за мясом, его понадобится много, вам надо набираться сил, — сказал, и ушел в ночь.
Спрашивать, что он имел в виду, и куда пошел так поздно, сил не было. Я смогла подтянуть свое тело к сыну, и прижать его к себе, укутывая в мех.
— Спи, малыш, главное — мы живы… — теперь, когда он был в человеческом теле, я почувствовала какую-то связь между нами. Словно нить, или пуповина, протянулась между нами, и сейчас нас связывала в единое целое.
Теперь у меня есть сын — с этой мыслью я и уснула, впадая в какой-то бредовый кошмар.
«На меня надвигались тысячи волчих морд, рыча и кидаясь, в оскале пытаясь укусить. Я сначала отступала, а потом услышала испуганный визг щенка, лежащего под лапой большого серого волка. Рядом также униженно лежали белые волки, на их телах не было живого места, весь когда-то красивый мех был окрашен кровью. Во мне всколыхнулось нечто темное, оно росло, распирало до боли, а потом раздался треск ткани, и сейчас я возвышалась над волками. Зарычала, словно огромный зверь, и кинулась защищать свое дитя…
Стая серых волков с визгом разбегалась, роняя куски плоти и брызги крови на землю. Я рвала, ломала хребты всем, посмевшим покусится на мое…».
Вздрогнув, проснулась, слишком много крови вокруг меня. Я не знаю, сколько я проспала, но меня снова мучила жажда, а тело одеревенело лежать в одной позе. Да и в комнатке похолодало, а в печи почти потух огонь.
С трудом заставила себя выпрямить ноги и сесть. Опираясь на стену, сползла с сундука и, шатаясь, приблизилась к дровам, лежащим прямо возле печи. Выбрав поменьше, положила на едва тлеющие угольки, подула на них, пытаясь оживить огонь.
На лбу выступил пот, я, оттерев его со лба, подошла к ведру, снова отпивая теплой воды. Взгляд вернулся к печи, там разгорался огонь, и я положила еще несколько поленьев покрупнее.
Вернулась к сундуку, приоткрыла мех, разглядывая малыша при тусклом свете из печи. Крепкий мальчишка, по сравнению с теми, кого я видела, не похож он на только что родившегося. Месяца три отроду, не меньше…
— Надо бы дать тебе имя… — погладила я по крошечным кулачкам. Может, что-то скандинавское? Только родился — и сразу борьба за жизнь, и молчит же в основном, что весьма отличало его от современных младенцев.
— Имя сыну дает отец! — дверь в домик скрипнула, и в нее вошел мужчина. Он прошел до стола и уложил на него очищенную тушку птицы.
— Я не уверенна, что знаю, кто он, и жив ли он… — покачала головой.
— А как зовут, и откуда он, ты это помнишь? — он шустро достал из-под стола котелок и, сунув туда птицу целиком, залил водой и поставил тот в печь.
— Дель? — произнесла услышанное в родовых потугах имя.
— Аделла?
— Не знаю…
— Что-то я не припомню таких имен среди леди в ближайших замках. Хотя, их всего пара, но точно таких нет. У серых жену альфы зовут Марьям, а у белых с роду не было леди, их альфы были одиночками, — он говорил малопонятные мне вещи, да еще и, кажется, озноб снова возвращался, и меня начало бросать то в жар, то в холод.
— Пей, — он снова налил отвар в кружку и сунул мне в руку.
Выпила уже не поморщившись, пристроилась к сыну, и попыталась накрыть себя куском шкуры. Медведь подошел и, сняв мой плащ со стены, накрыл им нас.
Я опять провалилась в тяжелый сон.
«Два белых огромных волка стояли на вершине утеса и синхронно выли на луну. Звучала вечная песнь любви и волчьей верности».
На дворе стоял день. Из оконца сквозь кожу в комнату попадал тусклый свет. Встала с сундука, пошла, подкинула дров в печь, подошла к столу. На нем стоял чугунок с варевом. Я заглянула внутрь: разваренная птица, какие-то коренья, травы и, видимо, крупа. Взяв большую ложку, наложила в миску варева и с аппетитом его съела. Малыш завозился, я, размяв кусок мяса в своей миске, принесла щенку. Он шумно зачавкал, пытаясь есть. Ну, хоть так
