угрожать не будет. А если и обрюхатит кто, так это уже не наша беда будет. Пусть учится своей головой думать, раз не захотела, чтобы о ней позаботился мужчина.
— Вы уверены? Это же так жестоко по отношению к девочке, — Агнес пытается заступиться, но старуха непреклонна.
— Уверена. И расскажи об этом всем девочкам, чтоб знали, как нос воротить от женихов, — командует мадам Беатрис.
А что такого ужасного быть ученицей лекаря? Я не поняла, где здесь подвох.
— Но это же приговор для нее! — последняя попытка защитить меня от гнева старухи не увенчалась успехом.
— Нет, я все решила. Завтра ей исполняется восемнадцать. И раз она не обещана никому в жены, то, значит, послезавтра отправится к лекарю в лавку, — прогремели слова старухи, а я потихоньку стала уползать от окна. Кажется, я подслушала достаточно.
О том, почему плохо быть ученицей лекаря и почему это приговор, мне этим же вечером рассказала Агнес. Она пришла перед сном в мою комнату, которую можно было назвать кельей монахини, настолько аскетичная была там обстановка, и присела на единственный стул у кровати. Она долго молчала, а я не торопила. А смысл? Я и так знаю, что она хочет сказать.
— Марля, — начала Агнес, а я снова еле сдержалась, чтобы не закатить глаза. Мое полное имя в этом мире — Марлен. В своем мире до попаданства сюда я была Марией. Но все упорно называли меня Марлей. Еще тряпкой бы назвали! — Тебе завтра исполняется восемнадцать лет, но мадам Беатрис ни с кем не заключила в отношении тебя контракт на замужество, — наконец-то начала говорить женщина.
— Да, не сложилось, — я равнодушно смотрела на старшую воспитательницу. Женщина ведь не старая, но уже и волосы седые, и морщины на лице, а самое главное — очень уставшие глаза. Словно их обладательница устала жить и смотреть на этот мир.
— Матушка Беатрис приняла решение отправить тебя в ученицы к лекарю, — мадам Агнес произнесла это и ждала от меня хоть какой-то реакции, но я лишь пожала плечами. А еще меня очень раздражало, что какую-то старуху велено было всем называть матушка. У меня в моем мире была чудесная мама. И называть таким святым словом чужую тетку язык не поворачивался.
— Хорошо, — и смотрю на нее выжидательно.
— Ты не расстроена? — я вот сейчас проявила эмоции. Удивление. — Ну как же, — женщина растеряна, — к лекарю ведь.
— А чем лекарь плох? — я, как и все воспитанницы, ничего не знала о жизни вне этого воспитательного дома. Вернее, я, конечно же, знала. Дожила до тридцати пяти лет, но в другом мире, а потом умерла и оказалась в этом. В теле юной Марлен, воспитанницы-сироты.
— Ты не понимаешь! Будь ты ученицей швеи или пекаря, да хоть садовника, был бы шанс выжить после окончания учебы! — на глазах женщины появились слезы. Неужели ей меня жалко? — Законом запрещено, чтобы женщина занималась лекарским делом, — добавила она.
— Но почему? — теперь-то я и поняла весь масштаб той, простите, “задницы”, в которую угодила.
— Нельзя и все, — разводит руками женщина.
— И что же мне делать? — замуж за первого встречного я не хотела, но и оказаться под забором через год-другой — тоже. — Я могу отказаться?
— К сожалению, нет, — покачала головой собеседница. — Ты сирота, а значит, за тебя некому платить, чтобы ты и дальше жила и обучалась в нашем доме. Ты обязана служить лекарю, и часть оплаты будет перечисляться сюда, — рассказала мадам Агнес. Час от часу не легче.
— Но почему? — такого я не ожидала. Что-то перспективы становились все хуже и хуже.
— Когда тебя доставили в наш дом, то платы, что была вместе с письмом-заявлением о зачислении, хватило лишь на пятнадцать лет твоего проживания и обучения. В письме было указано, что когда тебе исполнится пятнадцать, то тебя заберут из нашего дома, но тебя не забрали, — ввела меня в курс дела женщина, а я слушала, боясь пропустить хоть какую-то информацию. Я не знала о себе ничего, только имя. При попаданстве у меня сохранились все воспоминания девочки, в чье тело я попала, но она ничего не знала о себе. — Мадам Беатрис долго думала, что с тобой делать, но так как ты была довольно хорошей ученицей и симпатичной девушкой, то она рассудила, что получит за тебя хорошие деньги при передаче тебя по контракту мужу. Окупит все затраты за эти три года.
— Но замуж я так и не вышла, — заканчиваю за мадам фразу я.
— Да, — мадам Агнес кивнула. — Когда ты закончишь обучение, то можешь попроситься к мадам Беатрис в услужение. Будешь здесь работать, если, конечно, она возьмет тебя, — уже значительно тише добавила женщина.
— Не возьмет, и вы это лучше меня знаете, — я усмехнулась. — Она меня терпеть не может.
— Но после того случая на реке ты очень изменилась. Из покладистой девочки превратилась в … — женщина замялась, чтобы выбрать выражение, а я закончила за нее фразу.
— В саму себя, — ответила с вызовом.
— Вот и придется тебе самой себе на хлеб зарабатывать, — мадам Агнес не понравился тон моего ответа.
— Простите, — мне стало неловко. Ведь я слышала их разговор и знала, что старшая воспитательница пыталась заступиться за меня.
Времени на то, чтобы придумать какой-нибудь план побега из этого мрачного заведения, у меня не было. Да и куда бежать? Как мне рассказала сердобольная старшая воспитательница, женщинам везде двери закрыты. Естественно, я могу пойти куда-то в богатый дом служанкой. Но вопрос: кто меня возьмет? Документов у меня нет, и взять их неоткуда. В общем, мироустройство было таково, что всем правили мужчины. Абсолютно всем. Но при этом женщины работали ничуть не меньше мужчин, а порой и больше. Однако прав у них было не больше, чем у редиски, что растет в огороде. Паши и рот не открывай. Бедные семьи, а тут таких было полно, отдавали своих дочерей в услужение. При этом получали пятьдесят процентов от зарплаты, что им платили. А у служанки и так плата за работу была не велика, а тут еще и половину в семейный бюджет отдай. Если же девушка провинилась, то
