Вот уже чего не могла себе представить Шекер, так того, что ее одежда заинтересует слуг Священного Кесара. Какая разница, куда делось недостающее покрывало? Ведь ее драгоценности, не самые, между прочим, дешевые уже пополнили сокровищницу Шариера, неужели мало?
Она уставилась на евнуха вопросительным взглядом. Но тот не шутил. Совершенно не шутил.
— Покрывало? — удивилась Шекер, — не подумала, что это важно. Почему тебя это тревожит.
Евнух картинно вздохнул с характерным выражением полного, даже, скорее, отечного лица: глаза вверх, губы поджаты — "все бабы — дуры". На кого может и подействовало бы, а Шекер только усмехнулась про себя, не забывая держать каменное лицо. Если такой умный, так снизойди с небесного престола да объясни мне, тупенькой, в чем беда с пропавшим покрывалом?
— Кто с тебя его снимал, недостойная? — взвизгнул евнух.
Ах, вот в чем дело! Забеспокоился, что Священному "порченый" товар привезли!
— Я чту обычаи своего народа, — с безразличием истинной царской дочери отозвалась Шекер, — Пять покрывал расшивают служанки. Седьмое — верхнее готовит мать. А шестое девушка украшает сама.
— И что с того? — не понял евнух.
— Я покинула родительский шатер навсегда, — терпеливо пояснила Шекер с усталостью в голосе и явно слышимым подтекстом: "и кто из нас после этого — дурак". — Конечно, я отдала покрывало на память своей матери.
— Врешь! — припечатал евнух. — Либо ты скажешь правду, либо тебя немедленно сбросят со стены.
— Не бабе в пустых туфлях решать судьбу принцессы ниомов, — проговорила Шекер и потянулась к чаше с изюмом.
Евнух визжал и плевался еще долго, но, в конце концов, убрался, посылая на голову дерзкой рабыни все проклятья, которые смог припомнить или быстро сочинить. Последние, по мнению Шекер, отличались редким безвкусием. Ну что значит: "чтоб тебе за вьючного ишака замуж выйти и родить от него ишака, и всю жизнь на нем ездить…" Так себе проклятье. Тут и замужество, и рождение сына, да и ездить всю жизнь верхом — не самая худая доля. Все не пешком ходить.
Шекер про себя улыбнулась. Рабыни, похоже, разделяли ее веселье и тоже посмеивались. Пока та, что была помоложе, не закрыла лицо руками.
— Ты чего? — удивилась Шекер.
— Это же Сами, он вредный — ужас! Ведь он за менталистом побежал. Сейчас притащит!
… А вот это было уже плохо. Но, может быть, рабыня ошиблась?
Прошло очень много времени. Должно быть, солнце уже клонилось к закату. Шекер устала сидеть на полу со скрюченными ногами и встала, чтобы пройтись по комнате. Еще немного, и желудок даст о себе знать — кроме изюма она сегодня ничего не ела.
Наконец, занавеска снова шевельнулась и в комнате появилось еще одно действующее лицо. Тоже евнух — их Шекер, кажется, кожей чуяла. Не смотря на то, что был он не толст и черты лица не расплылись. Да и вместо туфлей носил кожаные сапоги. Но — мужчиной точно не был. Иначе не смотрел бы на Шекер с таким холодным безразличием.
— Сами сказал, что ты, дева, не уберегла себя по дороге, — прямо с порога заявил он, — это правда?
— Он сам проверил? — насмешливо спросила Шекер.
Рабыни прыснули в ладошки. Тот, в сапогах, строго посмотрел на них, махнул ладонью и они испарились.
Значит, на счет того, что евнух — Шекер угадала. С мужчиной будущую рабыню Священного никогда бы не оставили.
— Куда же делось твое шестое покрывало? — вкрадчиво спросил евнух не слишком похожий на евнуха. Его глаза, темные и недобрые, вцепились в Шекер, как два пустынных лиса в падаль. У девушки появилось стойкое ощущение, что в голову проникли щупальца каких-то морских гадов и шарят там, вызывая неприятную тошноту и давление на виски.
Из рассказов калафа Шекер знала, как опасно лгать магу-менталисту. Обнаружив, что с ним неискренни, он мог усилить нажим и "сломать" мозг. После этого человек очень быстро умирал.
— Я уже рассказала вашему Сами, куда делось покрывало, — с едва заметным раздражением произнесла Шекер, — я отдала его матери на память. Это преступление? Если Священному Кесару так нужно одеяние глупой рабыни, я разошью себе новое. У меня в приданом есть и ткань и нитки…
Менталист еще несколько мгновений давил ее взглядом, но страх так и не пришел. Каким-то шестым чувством Шекер поняла, что почему-то непроницаема для этого господина. А еще — что он под страхом смерти не признается в том, что чего-то не может. Иначе — прощай вышитый хафан и сапоги, здравствуй синий халат и "голые" туфли.
— Ты не должна была так поступать, — наконец, сказал он, — ты — подарок Священному Кесару от народа ниомов, а, значит, и все, что на тебе и с тобой тоже принадлежит Кесару.
"Интересно, если бы я, действительно, не сберегла себя по пути и понесла дитя от какого-нибудь хичина или аскера, оно бы тоже принадлежало Кесару? — мысленно съязвила Шекер, — и считалось принцем? Забавные рассуждения".
После того, как менталист ушел, ее все же решили покормить. Но сторожей не убрали. Шекер это не слишком волновало — ее сторожили всегда, так что, утолив голод, она снова уселась на ковер и принялась ждать.
Когда-нибудь ее судьба решится, и если решение ей не понравится — вот тогда Шекер и будет плакать. А пока рано.
Про себя царевна порадовалась, что солгала. И решила действовать так и дальше. Сказать правду и умереть она всегда успеет.
Под горбатым мостиком с журчанием тек боковой приток Альсоры. Справа, в зарослях, деловито возились лягушки. На воде покачивались лилии. Чуть дальше поднимались стены левого крыла резиденции, после полудня солнце ложилось на них так что они, от рождения — белые гляделись темно-синими, почти черными.
Как ни торопились, а, похоже, слегка опоздали — на мосту уже маячили трое. Один, высокий и худой гвардеец в ладно сидящем синем мундире облокотился на перила и медитировал на проплывающие под мостом щепки и листья.
Двое других, в щегольских костюмах темно-бордового и густо-фиолетового цвета из дорогого бархата слонялись по мосту из стороны в сторону.
Обжора достал клепсидру и бросил на нее быстрый взгляд.
— Это не мы опаздываем, это господин виконт изволил прибыть рано.
— Хорошо, — кивнул Руслан, — терпеть не могу непунктуальных людей.
— Что так? — отстраненно поинтересовался Винкер.
— А они никогда не заплатят мне ни копейки. Не мои клиенты. У них просто не бывает неврозов.
Принц без титула мимолетно улыбнулся.
Увидев их троицу, гвардеец выпрямился и шагнул вперед.
— Господа, вам известно, что заставлять ждать в делах чести — это очень дурной тон? Надеюсь, у вас есть подходящее объяснение.
— Самое подходящее из всех возможных, — Обжора сунул гвардейцу под нос клепсидру и с удовольствием понаблюдал, как меняется его длинное лицо.
— О, тогда приношу извинения. Традиционный вопрос — возможно, вы желаете примириться?
— Да я ни с кем и не ссорился, — хмыкнул Руслан, — дурное дело — ссора. Лучше просто подраться, нервы целее будут.
Господин в бордовом, молодой, чуть за двадцать, узкое лицо, нос с горбинкой, словно тесанные скулы и темные колючие глаза — шагнул наперерез.
— Ваш герб, господин…
— Осинин, — Руслан склонил голову, рассматривая паренька.
— ОсинИн? — мгновенно перепутал ударение тот, — Это дворянский род? Не хотелось бы марать шпагу о простолюдина.
— Кто, вообще, говорил о шпагах?
Руслану было весело. Как давно, еще в юности. Причину он знал прекрасно — откат от удачного сеанса все время бил по нему такой вот шальной, быстропроходящей эйфорией. За ней, обычно, следовали сутки апатии — но эти часы, наполненные заемным весельем и бесшабашностью, которых обычно за ним не водилось… Их Руслан ценил. И того человека, в которого превращался — ценил тоже, считая лучшей версией себя. Более чистой и смелой, более позитивной. Да просто — более…
— Драться будем на ножах. До первой крови.
Мальчишка вздернул бровь с таким презрением, что Руслан подивился: вот ведь, белая кость — голубая кровь.
